Это очень опечалило Зинаиду Петровну и заставило ее вернуться к испытанным стародавним средствам — она попыталась травить своих врагов бурой и кремнефтористым натром, а также мастерить яичные лепешки с борной кислотой. Но почему-то борьба ничего не давала. Тараканы плодились и даже расселились колонией в моторе холодильника, где всегда было тепло. Тараканята вереницами шествовали по деревянным полкам террасы, залезая в сахар и соль, хотя известно, что при всей своей всеядности тараканы этими продуктами не интересуются. Один местный специалист посоветовал Зинаиде Петровне лишить их доступа к воде — он где-то прочитал, что тараканы живут только там, где вода. Но наше товарищество слишком близко расположено к пруду — как ни пыталась Зинаида Петровна устроить у себя на террасе и кухне настоящую Сахару, ее тараканам, видно, было достаточно нашего влажного воздуха. К тому же в то лето шли бесконечные дожди, что было связано, как говорят, с бесчинствами Эль-Ниньо где-то у берегов Южной Америки, хотя никто у нас толком не понимал, при чем тут Южная Америка. Возможно, какая-то такая причина и вызвала к жизни тараканьи стада, мирно ползущие по стенам и плите Бормотнюков. И никакие виды тараканоморов никак не действовали на неприятных насекомых.
Было еще попробовано одно удивительное немецкое средство, которое Зинаиде Петровне привезли из Германии, и все ожидали больших результатов, но тут уж результатов не было совсем. Тараканы просто поели серого порошка и даже гуляли по пустой коробке, гулко топая в дачной тишине. Наверное, порошок был рассчитан на других тараканов, или тот, кто привез, не очень умел читать по-немецки.
Собственно, на этом история и закончилась. Тараканы так и остались жить, и ничего более интересного в жизни Зинаиды Петровны не случилось. Разве что то, что она в конце концов развелась с Куприянычем — не сошлись характерами, а на самом деле из-за запаха и еще из-за того, что Куприяныч очень сильно влюбился в одну молодую женщину, тоже из нашего товарищества. А Андрюша к тому времени вырос и тоже влюбился в одну молодую женщину, причем в ту же самую, что и Куприяныч. Но это совсем неинтересно. А интересно то, что Зинаида Петровна вскоре вышла замуж за санитарного врача. То есть это не столько интересно, сколько естественно. И она уехала с ним из нашего товарищества строить новую жизнь, а участок оставила сыну, который к тому времени женился. И все надеются, что Зинаида Петровна нашла наконец такую тихую пристань, где нет ни вшей, ни тараканов. По крайней мере эти явления жизни, может быть, ей легче принимать рука об руку с санитарным врачом.
Татьяна Вольтская
Яблоки Гесперид
Вольтская Татьяна Анатольевна родилась в Ленинграде. Поэт, критик, эссеист, автор нескольких лирических сборников. Многие стихотворения переведены на европейские языки. Постоянно сотрудничает с радиостанцией «Свобода» и газетой «Русская мысль» (Париж). Живет в С.-Петербурге.
Парус
Замирает поселок, потухают цветы, и, внезапно состарясь,
Опадают слова:
Не листва — но попутного ветра лишившийся парус,
Различимый едва
В светлом море травы, и над лесом — застывшим цунами,
Над ольховым кустом,
И над линией высоковольтной, текущей над нами,
Как река Флегетон.
Белый парус обвис — он уже никуда не причалит:
Ты не дуешь в него.
Он скользит по теченью вдоль розовых скал иван-чая,
Ничего, ничего
Не желая — ни бриза, ни вихря, ни даже крушенья, —
Не мигая, как взгляд,
Устремленный в себя, тихо движется собственной тенью
На закат.
* * *
Схолия 1
Смерть — это когда рядом
Нет тебя, и, пропитанный тонким ядом,
Воздух медлит у входа в легкие, и когда
Не живу — доказываю: возможна
Жизнь на Марсе, стуча и гремя нарочно, —
Занята, мол, так занята!
Жизнь состоит из смерти — почти что вся,
А уж явится эта — косой тряся,
Гремя костями, — пугать меня будет нечем:
То-то невидаль — с пустотой, что мне,
Уходя, оставляешь, наедине —
Бесконечный вечер.
Схолия 2
Тень — это всего лишь немного света,
Тобою вытесненного, но это
Все, что мне отпущено, вопреки
Полдню, льющему сверху пламя:
Ты уходишь — и вот уже за холмами.
Ты и тень — двойники.
Ослепив меня светом неуловимым,
Ты, как всегда спеша, пробегаешь мимо,
Тень растет у тебя за спиной;
Он-то любит меня — твой контур, лекало, очерк,
Заливает нежностью, вечной ночью,
Остается со мной.
* * *
Нет тебя со мной — об этом напоминает все,
Даже лягушки, в лужи — сплошной Басё! —
Прыгающие с размаху,
И у виска вздрогнувший край листа,
И обрывок дороги — все знает, что ночь пуста
И бела, как бумага.
И, как дождь, бессмысленна. Знаешь, что значит нет? —
Это — когда в пространстве вырезан силуэт
Твой, и его зиянье всегда со мною,
Как Паскалева бездна, и день за днем
Я в нее сползаю, держась с трудом
За посуду — покуда мою,
За мышиный хвостик буквы — пока пишу,
И за блик, стекающий по ножу,
Пока режу хлеб, и за птичий стрекот,
Изредка — за тебя: торопливым сияньем заполнив брешь,
Хмуришься, куришь, смеешься — как воздух, свеж,
Близок, словно локоть.
* * *
Аккордеон, Пиаф, ветер, листва, жара,
Стол, умывальник, небесная кожура
Облаков. Предложения назывные
Собираются в стаи, улетают в края иные,
