Новый мир, 2000 № 10 - [55]

Людмила Абаева На зов неведомой отчизны

* * *

И все мне помнится, как ото всех тайком

по аспидной доске крошащимся мелком,

не одолев внезапного волненья,

я первое пишу стихотворенье.

О, как дрожит божественно рука!

А в синеве окна нездешняя звезда

все медлит и влечет неведомо куда —

мерцающий мелок в руке незримой Бога,

моя душа у горнего порога,

что смотрит на меня издалека.

* * *

Все мы агнцы не божьи, но адовы,

Возлюбившие терпкость греха.

Словно сок по рукам виноградаря,

Кровь течет по рукам Пастуха.

Заходило кровавое брожево…

Боже правый, спаси и прости!

Смерть ли в землю российскую брошена

Из Твоей милосердной горсти?

Если — жизнь, то откуда старинная

Обреченность грядущих времен:

В этом мире загубят невинного

Под круженье зловещих ворон.

* * *

Памяти Евгения Блажеевского.

Мы шли по кладбищу печальной вереницей,

На плитах скорбные читая имена.

Деревья маялись, кричали в небе птицы,

И первой зеленью цвела вокруг весна.

Мы шли в молчании среди крестов и звезд,

Среди обнов ликующей природы

И горько думали, как быстротечны годы,

Под шелест несмолкающий берез.

Тебя он принял, сокровенный Бог,

В земной глуби, в заоблачных высотах.

И, словно пчелы мед сладчайший в соты,

Мы слезы принесли на твой порог —

То наша жатва, наша благодать

От всех даров земной мгновенной жизни.

И мы на зов неведомой отчизны

Вслед за тобой идем уже — как знать…

Снегопад

Туманы тяжкие сошли с небесных гор

давай оставим безнадежный разговор

Вокруг ни щебета ни трепета листа

и только странная на сердце маета

Среди безмолвной беспредельной белизны

мы словно заживо в себе погребены

А снег все падает ликуя и слепя

как на минувшее смотрю я на себя…

* * *

О, эта странная, глухая,

гудящая, как поезда

в осеннем сумраке без края,

и тянущая в никуда

тоска — поворотила тайной

жизнь от начала до конца

так, что и в зеркале случайном

своим не признаешь лица.

* * *

Духу небесному, истинно сущему,

я присягнула на горнем огне.

Тайными песнями, звездными кущами

голуби снов прилетели ко мне.

С этой поры и живу, зачарованна,

с сердцем бестрепетным в черные дни.

Где моя радость и где моя родина? —

знают далекие в небе огни.

* * *

О, Господи, осень! Погожий денек для двоих,

бредущих одной бесконечной конечной дорогой

все мимо и сквозь шелестящих, летящих, убогих

и солнцем последним пронзенных просторов твоих,

и солнцем последним, слегка веселящим унылость

домов, и скамеек, и сквериков цвета дождей.

Подай же им, Господи, солнца на сырость и сирость,

на зябкую старость, на бедные игры детей.

И дай мне свободу лететь и лететь

безмолвной листвой, устилая безмолвную твердь.

Роман Солнцев Двойник с печальными глазами Рассказ

1

П ро этого унылого типа, который приходил на все наши собрания в геолкоме или камералке, мы знали — он из КГБ. Садился обычно в дальнем углу, доставал планшет с целлулоидной пленкой, как если бы тоже имел какое-то отношение к поисковой партии, но, надо отдать ему должное, вопросов не задавал — просто сидел, тускло мерцая черными глазками на темном же лице. То ли из казачков, то ли украинец с турецкой кровью…

Поскольку я по корням своим татарин и весьма смугл, среди прочих синеглазых нас как бы судьба подталкивала друг к другу — не меня к нему, конечно, а его ко мне. Через год-два он стал здороваться, явившись, прежде всего со мной, хотя кто я — всего лишь начальник отряда.

Возможно, не все сейчас помнят, что слово «уран», например, произносить, а тем более записывать запрещалось. Его в документах по разработке месторождений заменяли обычно на «кальцит». Да и золото, и редкоземельные имели свои псевдонимы, как если бы они были шпионами, засланными в среду рядовых минералов и металлов. Поисковые карты несли гриф секретности, так как при масштабе 1 см = 2 км они достаточно подробны. Продававшиеся же в открытой торговле карты СССР или отдельных областей были при составлении специально искажены, чтобы «враг», если вдруг проникнет к нам, запутался.

Если иногда кто-то из начальников экспедиции выезжал за границу, хотя бы даже в Венгрию или другую страну соцлагеря, с ним вместе оформлялся в дорогу также достаточно высокопоставленный чиновник из «серого» дома. Во-первых, халява, командировка в мир, где жизнь богаче и ярче, чем у нас, а во-вторых, надо же последить за командированным — вдруг выйдет на некий запретный контакт с иностранными спецслужбами.

Конечно, по здравом размышлении это было почти исключено: мы — люди советские, особый сорт, выведенный в теплице. Даже если никто с тобой не поехал, все равно боишься: вдруг вон тот с фотоаппаратом в толпе варшавян либо даже девица легкого поведения в красной рваной юбке на мосту Ержебет в Будапеште есть наш тайный агент и завтра же зашифрованная телеграмма уйдет в Москву…

Мне по молодости лет и скудости опыта долго не выпадало поездок за бугор, но иной раз приходилось встречаться со студентами геофака перед их практикой или со школьниками, которых я пытался агитировать в геологи. Пик нашей славы прошел, песня «Держись, геолог» уже не гремела с утра до вечера по радио и телевидению, и молодых умных парней явно не хватало в нашей зеленой армии. К нам в последнее время почему-то потянулись некрасивые одинокие девицы, но это тема отдельного разговора…