Новый мир, 2000 № 01 - [50]

И железные проходят зимы,

И чудесные проходят весны

Над моею жизнью нелюбимой,

Над чужой землей орденоносной.

Над чужбиною.

1950 г.

* * *

В тайге прохладной

Ребячей радостью

Ребячей сладостью

Встречают ягоды.

Черничные заросли,

Брусничные россыпи.

Мол живите до старости,

Мол ешьте досыта!

Мол кушайте, други!

Мол счастливы будьте!

Мол только пригубьте!

Мол не обессудьте!

Не хочу вас, заросли!

Не желаю, россыпи!

Не хочу — до старости!

Не желаю — досыта!

Мне б яблочка российского разок куснуть,

В том доме, где я выросла, разок уснуть!

1950 г.

* * *

— «Ночь — а звезды — рукой подать!

— Схватить, удержать в руке,

Ту, самую яркую, крепко сжать,

Как гривенник, в кулаке,

И в чум прилететь,

И всем показать —

Глядите, отец и мать!

Я сам ее взял — поглядите, горит в руке!

Довольно светить ей на небе —

пусть светит у нас в потолке!

И мама задует светильник из мха и жира тюленя

И сына, лаская, посадит к себе на колени…»

…О детстве своем говорил, покуривая и хохоча,

Раскосый электромонтер из колхоза «Путем Ильича».

1950 г.

Весна

Не певунья и не красавица —

По медвежьи трудится, старается,

Напрягается тучами,

Кручами,

Всеми реками сонно-могучими,

Каждым корнем и каждой жилою,

Всей своей материнской силою,

Сердцевиной таежного дерева,

Всей упругостью мускула зверева,

Чтоб из треснувшей оболочки

Ледовитого, мертвого сна,

Появилась дрожащим комочком,

Необсохшим цыпленком — весна.

1951 г.

* * *

Непростой мужик стоит у чума,

Старый, косолапый, косоглазый,

Не по-здешнему мужик угрюмый,

Раз взглянув — его узнала сразу.

Я об этом мужике читала в детстве,

А теперь живу с ним по соседству.

Он, как все, одет в оленьи шкуры,

Только шерсть на том олене — волчья.

Он, как все, обут в унты оленьи,

Да по-волчьему ступает, сволочь!

В веках прячет он глаза, как в ножнах,

Изредка блеснут неосторожно.

Непростой мужик стоит у чума,

Непростого ищет в небе чудном.

Непроста его ночная дума.

Непроста луна над ним — шаманским бубном.

1951 г.

* * *

Первой страницей зимы открывается день Белой страницей.

Синькою в детских следах залегает глубокая тень,

Синяя лыжня по белому снегу стремится.

Птицы у нас не зимуют. Молчит за поселком тайга,

Стадом оленей уставила в небо рога.

День без событий, без почты, почти без забот.

— Хоть бы скорей красноярский пришел самолет!

1951 г.

Ночная молитва

Из дому выйдешь — тьма по глазам

Будто ножом.

Сразу ослепнешь — как из дому выйдешь.

Из дому выйдешь — вся тишина

В уши тебе —

Сразу оглохнешь, как из дому выйдешь.

Нету тебя.

Нет ни тебя, ни огня, ни земли, ни воды,

Из дому выйдешь.

Нету ни неба, ни звука, ни вздоха в груди —

Из дому выйдешь.

О, поскорей разберись в темноте,

Господи Боже!

Вновь, засучив рукава, твердь от земли оторви,

Господи Боже —

И первозданным кремнем первый высеки свет.

Глину покруче меси,

Крепче нащупай ребро,

Господи Боже!

В глиняный лоб мне вставь золотые глаза,

Чуткие уши из розовых раковин сделай.

Только души мне не надо. Возьми мою душу себе.

Будет твоя. Сам поживи с ней, попробуй!

1951 г.

* * *

На избах — шапки набекрень

И пахнет снегом талым.

Вчера пуржило целый день,

Сегодня перестало.

Одну и ту же множит трель

Силенки пробуя капель.

А снег лежит на берегу

От детских лыж в полоску,

Как будто снятой на бегу

Тельняшкою матросской.

На солнце вспыхнула сосна

И замерла, сияя.

Вот и до нас дошла весна

В последних числах мая.

1952 г.

Праздник

Над хатой — дым столбом,

А в хате — коромыслом,

И речи за столом

Без никакого смысла.

Гуляют други милые

Со всей сибирской силою,

Глотают брагу сладкую

Со всей сибирской хваткою.

Октябрь ли, Май ли, Рожество,

У нас в деревне торжество —

Венчаем иль хороним —

Стакана не уроним!

Сосед мой дорогой,

Глотни еще глоточек,

Пирог непокупной —

Кусни еще кусочек!

Сама тесто жарила — сама пекла

Все что понаставила, съедим дотла,

Сама брагу ставила, сама пила,

Хотя баба старая, а весела.

— Хочешь сватай,

Хочешь лапай,

Хочешь — в голове царапай!

Пейте, работнички,

Рыбаки, охотнички,

Столяры да плотнички,

Пейте до ноченьки!

Пейте, соседушки,

Бабушки, дедушки,

Малые детушки,

Пейте до светушка!

Больше делать нечего

В эдаком селе,

Как с утра до вечера

Быть навеселе!

А выйдешь из хаты

Пьяный и сытый.

В небе — Сохатый

Бьет копытом.

8 ноября 1952 г.

* * *

Ах, и белы моей земли

снега, моей зимы

снега…

Белы, как сахар, как мука,

что пароходы нам везут

весной, как только сбросит лед,

плечами поведя, река,

как сбросит лыжи самолет.

Белы, как сахар, что грызут

ребята наши круглый год,

ах, и белы моей земли

снега, моей зимы

снега…

Белы, как той тетради лист,

где пишет буквы младший внук.

Он ростом мал и не речист,

зато он знает много букв.

Белы, как той тетради лист,

как те тетрадные листы,

где пишет знаки старший внук.

Похожи знаки на следы

седых песцов и легких птиц —

и каждый знак, сказал мне внук,

не след, а нота, то есть звук.

Ах, и белы моей земли

снега, моей зимы

снега…

Под ними спит моя тайга,

в своей берлоге спит медведь,

метет метель, метет пурга,

и солнцу лень на нас глядеть…

Я стар и сед,

но старый ум

живуч, что рыба подо льдом.

Своих отцов я помню чум,

своих сынов я вижу дом,

в сыновнем доме вижу свет,

в отцовском чуме помню тьму,

и тяжек вес прошедших лет

доныне сердцу моему…

Я помню, как певала мать

и ветром вторил ей Таймыр

о том, как безысходна гладь,

о том, как безнадежна ширь