Надеваешь на даче похуже брюки,
И рубашка застирана и лилова,
Ходишь черт знает в чем, — ни тоски, ни скуки,
Как во сне, как охотники у Толстого,
Можешь книгу писать «И мои досуги»,
Можешь не говорить вообще ни слова.
Пчелам нравишься ты и такой; сороке
Безразлично, во что ты одет, — стрекочет.
А машина появится на дороге —
И проедет; могли быть еще короче
Рукава или порваны; эти строки
Тоже не отутюжены, между прочим.
Друг, единственный, в женском нарядном роде:
Загорала, читала, купалась, пела…
Написала статью о другом подходе,
Слуховом, к стихотворному ряду, дело
В интонации, — по предпоследней моде
Одевалась, а кое-как не хотела!
Есть традиция у простоты, подобной
Предлагаемой здесь, и восходит к Риму,
Возлюбившему запах гелиотропный,
Сельский дом и презрение к славе-дыму;
Задевая Горация, этот пробный
Шар летит к позднеримскому анониму.
Жаловаться на жизнь хорошо лет в двадцать —
Слишком воспринимаешь ее серьезно,
В тридцать стыдно уже приставать, цепляться
К ней, а за шестьдесят огорчаться поздно!
Над лысеющею головой толпятся
Звезды мрачно, задумчиво, грандиозно.
Я и начал с того, что живу на даче,
Дорожа каждым днем, как последним в жизни,
Шелестеньем листочка, лучом горячим,
Золотящим еловые корни, мысли,
Упрощая решение той задачи,
За которую в молодости взялись мы.
Если думаешь, был кто-нибудь, кто понял
Все, — то это не так, хоть Екклезиаста
Назови. Как лежит на его ладони
Жизнь? Как тюбик, в котором иссякла паста.
Будто дуб не вскипал, не вздымались кони,
В сети не попадал бегемот мордастый!
Я, единственный, может быть, из живущих
И когда-либо живших, с умнейшим спорю
И насчет суеты, и насчет бегущих
Дней, бесследно и быстро, как реки к морю,
Череда золотая лугов цветущих,
Комнат, пляжей, оврагов, аудиторий!
Буду краток, тем более что эклоги
Ни одной до конца не прочел, и лето
Наше коротко; сумрачный на пороге
Август топчется, не одолев сюжета.
Разбежишься — и надо уже итоги
Подводить и не жаловаться на это.
