Галина Васильевна страдальчески поморщилась, глубоко вздохнула и вдруг почувствовала какой — то странный, неприятный, невозможный здесь запах. Она стала принюхиваться и вновь столкнулась взглядом с Дашенькой Канищевой. У девушки раздувались ноздри.
— Ты чувствуешь? — обратилась к ней Галина Васильевна.
— Что — то пригорело? — испуганно спросила Дашенька Канищева.
Галина Васильевна отвернулась: что могло пригореть в ее гостиной?
Пахло жареным, определенно пахло жареным, точнее даже, не пахло, а воняло, и не жареным, а горелым, воняло горелым мясом.
А знаменитый дирижер, продолжая веселить публику, пошел вприсядку, но смех, однако, стал стихать, потому что многие уже, особенно женщины, почуяли этот нехороший запах.
Знаменитый дирижер остановился — выпрямился и удивленно замер, хотя его музыканты еще продолжали дудеть и трендеть. Он смотрел вперед, за спины слушателей, туда, где потрескивали поленья в камине. На лице знаменитого дирижера выступили вдруг крупные капли пота. Он видел там что — то страшное, настолько страшное, что никто не решался повернуть голову и посмотреть туда же, все смотрели на происходящее у камина, так сказать, отраженно — глядя на знаменитого дирижера. Казалось, он видит ад. Медленно подняв дрожащей рукой дирижерскую палочку и указывая туда, знаменитый дирижер вдруг закричал высоко, жалобно, из последних сил:
— Горит! Он горит, товарищи!
Все разом обернулись.
Илья стоял у камина и держал руку над огнем, над самым его пылающим пеклом. Удушающе воняло горелым мясом. Илья упал.
Глава седьмая
В МАВЗОЛЕЙ, В МАВЗОЛЕЙ!
1
На большой двустворчатой белой двери под стеклянной табличкой с надписью «Хирург» был прикноплен глянцевый плакат, на котором голая сисястая блондинка недвусмысленно манила к себе, что подтверждала и отдельная типографски исполненная надпись внизу: «Входите!» Никто, однако, не входил: Печенкин, Галина Васильевна, Прибыловский, Седой — все в накинутых на плечи белых медицинских халатах. Равномерно и сильно Владимир Иванович бил кулаком в стену, так что дребезжало оконное стекло и вздрагивала плакатная блондинка. Прибыловский с кожаной папкой под мышкой стоял рядом и внимательно смотрел на шефа. Седой украдкой курил, выпуская дым за плечо. Галина Васильевна застыла, сцепив на груди руки и закусив нижнюю губу, вперившись горестным неподвижным взглядом в пыльное стекло окна.
— Я за границей больше недели находиться не могу — запить могу. Чистота эта — плюнуть некуда. А тут шесть лет. Шесть лет в чистоте этой, — потирая кулак, поделился Печенкин своими неожиданными размышлениями.
— Вот я и говорю: шесть лет — это срок! — горячо поддержал Седой. — Истосковался мальчонка вдали от дома.
— А я думаю, он там элементарно перезанимался. Я знакомился с их программой — огромные нагрузки, — высказался Прибыловский.
С этим были согласны и супруги Печенкины, и Седой, они закивали, готовые продолжить и развить данную мысль, но Галина Васильевна остановила.
— Не надо было этот оркестр приглашать, — неожиданно высказалась она, продолжая смотреть в окно.
— При чем тут оркестр? — не понял Владимир Иванович.
— При том! — нервно воскликнула Галина Васильевна. — При том, что нельзя так над классикой измываться! Взяли моду над классикой измываться… Дунаевский, между прочим, — наша классика!
Хирург появился неожиданно — вывернулся из — за угла — в длинном сером халате, в матерчатых бесшумных бахилах, лицом и походкой здорово смахивающий на уличного хулигана. Все заволновались, задвигались, Седой искал глазами, куда бы незаметно бросить горящую сигарету. Поравнявшись с ним, хирург ловко, не привлекая внимания, выхватил бычок и, пряча его в кулаке, указал на дверь — на плакат, на надпись «Входите», проговорил укоризненно:
— Входите, что же вы не входите?
2
Он сел за стол, глубоко и с удовольствием затянулся, выпустил тонкой струйкой дым и решительно, строго обратился к Печенкину:
— Значит, так… Комплекты белья постельного — триста штук. Судна подкладные — пятьдесят штук. Телевизор, желательно цветной, — одна штука. Памперсы взрослые — сколько сможете…
Прибыловский торопливо записывал.
— Завтра будет, — ответил Печенкин.
— Завтра воскресенье, — напомнил Прибыловский.
— Завтра будет, — повторил Печенкин.
— Завтра будет, — повторил Прибыловский.
Докурив сигарету до фильтра, хирург обжег пальцы, поморщился и, глядя рассеянно на свою руку, продолжил:
— Ну, в общем, это… С рукой все в порядке. Но будет болеть. Шрам останется. Можете потом сделать пластику. Но это уже не у нас… В Австралии, я слышал, хорошо пластику делают…
Мужчины разом вздохнули, Галина Васильевна всхлипнула, но расчувствоваться хирург им не позволил.
— А что с ним дальше было? — неожиданно спросил он.
Все смотрели непонимающе.
— С кем? — спросил Печенкин.
Хирург пожал плечами:
— Ну с этим, Муцием Сцеволой…
Владимир Иванович растерянно улыбнулся:
— А он дальше не читал… Я остановил… Что там дальше было…
— А вы в мединституте разве латынь не учили? — поинтересовался Седой.
— Да чего мы там учили… — отмахнулся хирург.
— Так мы Илью попросим, он переведет, что там дальше было! — нашелся Владимир Иванович.
