Новый Исход - [12]

чуть-чуть помню, что вчера мне с ними было весело, но совсем не помню, как это веселье началось.

– Иди, иди в песочницу, – подталкивает меня мама в спину. – Вон Сережа играет, и Дима там. Я подхожу к Диме. С Димой мы вчера закапывали его красную машинку в песок и потом долго-долго искали. Это было очень весело. А сейчас Дима играет с такой же, как он, толстой девочкой в белых колготках, со Светкой, и на меня не глядит. А девочка еще и пихается. Мне становится скучно. Я иду на другой край песочницы. Там уже стоит Анечка. Она всегда долго стоит на краю песочницы и шатается, а потом падает вниз, ударяется головкой о землю и орет. Мне становится ее жалко. Я поднимаю Анечку с земли, беру за ручку и отвожу к скамейке, где сидят мамы. Воображуля Светка в своих белых колготках тоже прибежала и уселась на лавочку со взрослыми и сразу стала ябедничать:

– А Аня подобрала в песочнице фукаку и засунула в ротик! – Анечкина мама молча сгребает Анечку, молча засовывает ей в ротик свой сердитый палец и долго шарит им в Анечкином ротике. Ага! Нету фукаки! Съела! Мама молча несет Анечку к песочнице и забрасывает на середину. Анечка бредет к краю песочницы, останавливается и начинает шататься. Сейчас она упадет и ударится головкой, а я возьму ее за ручку и отведу к ее маме. Но тут вмешивается моя мама: – «Не ходи сюда сама и не води Анечку. Нечего торчать возле взрослых». – Ну, конечно, нам нечего, а Светке есть чего. Нет, что-то сегодня скучно, вот вчера было весело, только, как именно это было – я уже не помню. Я иду в песочницу. В ней уже очень много детей. Больше, чем песка. Но песок там тоже есть. Сережка им все время обсыпается. Поэтому, когда я прихожу в песочницу я первым делом ищу Сережку. Когда я нахожу Сережку, я набираю в ведерко песочек и высыпаю Сережке на головку, потому что ведь он все равно будет обсыпаться, а я раньше! Когда это видит моя мама, она строго говорит: «Сейчас же возьмитесь за ручки и играйте хорошо». А сама вяжет. А как же можно играться, если все время держать друг дружку за ручки? Когда обсыпание видит мой папа, он говорит: «Так ему, давай, давай, дочка, только смотри в глаза не сыпь!». А сам курит. Когда со мной гуляет бабушка и видит, как я обсыпаюсь с Сережкой, она кричит Сережкиной маме: «Уберите вашего хулиганского ребенка!» (ребенок – это Сережка!). Бабушка не курит и не вяжет, а все время следит, чтобы мы играли, как положено. А это так скучно! Пока наши бабушки и мамы спорили, мы с Сережкой залезаем на горку. Горка высокая, железная и немножко шатается. Мы с Сережкой боимся и поэтому, когда съезжаем вниз на попе, громко визжим. На визг прибегают бабушки и мамы и дружно сердятся:

– Нужно немедленно убрать эту горку со двора, дети сломают руки, ноги, головы, оторвут пуговицы, протрут штаны!» – и тащат нас обратно в песочницу. «Сидите тихо и играйте, как положено», – говорят они нам. Но визг уже сидит во мне, и его надо скорее выпустить или я сейчас же лопну. Я громко визжу и убегаю от Сережки, Сережка визжит еще громче и убегает от меня в другую сторону. Анечка шатается на краю песочницы, вдруг с визгом спрыгивает вниз и не падает! И с визгом бежит догонять нас, а мы бежим и вовсю кричим! Вот оно – вчерашнее веселье! Я вспомнила! Вспомнила! К нам бегут наши мамы и бабушки, чтобы поймать нас, чтобы мы не бегали, не визжали, чтобы отнять у нас наше веселье, чтобы мы играли, как положено, но мы все убегаем от них и визжим, визжим и убегаем – сколько есть сил!!

Холера в Одессе

Один из ярких эпизодов своей «политехнической жизни» я бы назвал «Холера в Одессе». Представьте, это не просто шутка, это целая трагикомедия! Лето 1970-го я проводил на базе отдыха Одесского политеха, в Каролино-Бугазе под Одессой. Тогда это было прекрасное малообжитое место, с огромными песчаными пляжами (ну прямо-таки Копакабана-2), на которых даже две сотни загорающих студентов были малозаметны. Там я сдружился с московской студенткой Ингой (её бабушка была финкой – отсюда «нестандартное» имя) и был вполне счастлив. Так как в Одессе проживала куча моих родственников, я по воскресеньям ездил рейсовым автобусом в Одессу их навещать (иначе обид не счесть!). Каково же было моё удивление, когда во время очередной воскресной поездки наш автобус остановили какие-то странные милиционеры с автоматами в руках (это сейчас такими милиционерами никого не удивишь – тогда это было сенсацией!) и, переговорив с водителем, завернули нас обратно. Уже днём по лагерю поползли слухи, что в Одессе эпидемия холеры. Дальше события развивались по сценарию этой самой трагикомедии. На следующее утро несколько десятков автобусов в окружении всё тех же автоматчиков вывезли из окрестных пионерлагерей всех детей; мы в Каролино-Бугазе остались совершенно одни – больше никаких баз отдыха, кроме детских, в то время вокруг нас не было. Вечером приехал военный вездеход, на выходе из нашего лагеря поставили солдата-часового, а на пляже установили…пулемёт! Честное слово! Чапаев отдыхает! Нам сказали, что из-за холеры купаться в море запрещено. Потом закрыли столовую. Потом исчез весь персонал нашей базы отдыха. Некоторое время работал буфет, но разве может буфет прокормить двести молодых ртов (впрочем, «ртов» осталось человек 60 – все, кто жил в Одессе и области разъехались по домам – всё равно там уже была холера, а вот нас, иногородних, развозить холеру по стране «не пущали»). Потом из буфета исчез хлеб, потом колбаса, потом всё остальное; потом закрылся и буфет – начался голод и надо было что-то делать. На 60 оставшихся человек было всего 12 ребят (из них трио из Подмосковья беспробудно пили с первого дня пребывания, ни закусками, ни тем более девочками в упор не интересуясь), остальные – девушки; если бы это был нормальный отдых, такому раскладу позавидовал бы сам Казанова! Но нам, оставшейся дюжине, надо было кормить лагерь. Рядом была бахча со свирепой охраной. Как-то раз, «до холеры», несколько добровольцев попытались подобраться к краю, но их обнаружили и прогнали. Мы вооружились палками и «в одну шеренгу по двенадцать» солнечным утром двинулись на бахчу. Что вам сказать – враг был повержен! Тем более, как оказалось, эти арбузы всё равно никуда вывозить нельзя, так что охрана (тоже иногородняя, молдавская) была нам даже рада. Мы переместились на бахчу – там мы загорали и ели арбузы и дыни. Наши почки работали, как насосы гидроэлектростанции. Вдруг однажды мы увидели мчащегося к нам дежурного по лагерю (мы оставляли там пару человек – не для охраны, конечно, а для возможных новостей из Одессы), всклокоченного и с выпученными глазами. Добежав до нас, он несколько минут хватал ртом воздух, а потом выдавил: «Буфет… открылся…». – «Ну и…?» – вяло отреагировали мы. – «Там… икра… красная…» – выдохнул он. – «Ага, а как насчет ананасов?» – ядовито поинтересовались мы. Но в лагерь пошли. Оказалось, в буфете (из которого вывезли не только мебель, но и тарелки с ложками и вилками!) появилась красная икра из Астрахани, где тоже была холера (и, значит, икру нельзя было ни вывозить, ни продавать), а также сгущенка одесского молокозавода (по тем же причинам). Каждому из нас выдавали на день три банки сгущенки и 100 граммов (!) красной икры. Так мы это всё и ели – икру со сгущёнкой (ни хлеба, ни чего-либо другого по-прежнему не было). Ну, в каком занюханном Париже вы еще найдёте такое изысканное меню!