Новый Гольфстрим - [53]

Виктор Николаевич подошел и, низко наклонившись, поцеловал ее в губы.

— Чуть не взорвался пульт управления, — тихо проговорила она. — А я, кажется, застудила грудь…

Чтоб смягчить страшный смысл своих слов, Вера Александровна хотела улыбнуться, но улыбка не вышла. Она стиснула губы и потом, как бы извиняясь за свою слабость, проговорила:

— Больно.

В комнату вошел врач, за ним в дверях столпилась молодежь.

— Лишние выйдите, — сказал доктор.

Натянув очки, он наклонился над кроватью.

Когда осмотр был окончен, врач, не глядя ни на кого, отошел от больной и с особо деловым видом принялся наводить порядок в своей аптечке.

Сердце Виктора Николаевича сжалось. Он не решался задать вопрос.

— Вы ничего нам не скажете? — наконец, проговорил он. Доктор продолжал укладывать аптечку.

— Скажу, дайте все уложить — сердито пробормотал он.

Вера Александровна нахмурилась, закрыла глаза и повернулась лицом к стене.

Врач вскинул глаза на Горнова и пошел к двери. Виктор Николаевич вышел за ним.

Вера Александровна лежала с широко раскрытыми, горящими лихорадочным блеском глазами и рассматривала правую руку. На лице ее появлялась то улыбка, то сердитая гримаса.

В продолжение всех этих девяти дней Горнова, больная тяжелым воспалением легких, бредила, не приходя в сознание.

Она разговаривала с каждым своим пальцем, целыми часами, держа руку перед глазами. Большой палец это профессор Лурье, указательный — Горнов, маленький мизинец — Исатай, средний — был тот, кто убил часового и подбросил бомбу.

Этот палец, приводил ее в гнев и возбуждение. То, что он все еще был здесь, между другими пальцами ее руки, грозил и безнаказанно издевался над ней, заставляло ее мучиться. Она нежно гладила указательный палец и просила: «Витя почему ты не оторвешь его?»

И она сама схватывала средний палец и начинала его ломать. Сестра брала руки больной, и держала до тех пор, пока та не успокаивалась.

— Зачем вы заступаетесь за него? — ясным голосом, как будто она была совсем здорова, проговорила Горнова.

— Успокойтесь и играйте на тромбоне, дышите, — сестра приставила к ее губам широкий рожок.

— Какой смешной. Не умею, — сказала Вера Александровна, отталкивая от себя подушку с кислородом.

— Да вы дышите, как умеете, — уговаривала сестра, настойчиво толкая к губам рожок с резиновой трубкой.

— Да право же не умею… не умею… не умею… — уж досадуя на сестру, повторяла больная.

На глазах сестры заблестели слезы.

— Хорошо, хорошо, дайте сюда, — торопливо сказала Вера Александровна. Взяв рожок и приложив его ко рту, она со всей силой старательно надула щеки.

— Ну вот, я говорю, что не умею, — толкнула она от себя подушку. Лицо ее покрылось слабым румянцем. Губы ее были сухи.

— Зачем вы мучаете меня этой пузатой трубой? — жалобно, со слезами в голосе, проговорила она.

В комнату вошел врач. Вера Александровна с надеждой устремила на него блестящие, лихорадочные глаза.

— Дедушка, скажите сестре, что я не умею играть на этой штуке, — взмолилась она трогательным нежным голосом.

Врач посмотрел на пальцы ее руки и недовольный нахмурил брови.

— Вы на кого?

— Он отвратительный, но вовсе не такой страшный. Вот, — сказала Горнова и, схватив свой средний палец, с силой дернула его, как бы стараясь вырвать из своей руки.

Сестра остановила ее руку.

— И вот все время ломает этот палец, — сказала она.

Доктор пощупал пульс. Вера Александровна испуганными, полными ужаса, глазами смотрела на него.

— Зачем вы это сделали? — проговорила она. — Как же я полезу на автомат, а там ведь запрятана бомба. Там шпион. Они боятся нас… — Нет, покачала она головой, — так нельзя. Дайте руку обратно. Дайте же, я говорю, — настойчиво строго сказала она.

— Вот хорошо, — удовлетворенно, довольная проговорила она, когда доктор, хмурясь, отпустил ее руку. — Но право же мне неудобно без них, — мягко, как бы прося извинения, проговорила она. — Вот возьмите это. — И Вера Александровна опять схватила средний палец руки.

Бред усиливался. К концу дня сердце начало слабеть. Консилиум признал состояние больной чрезвычайно опасным и перевел Горнову в больницу.

Каждый день, где бы он ни был, Горнов прилетал навестить жену и каждый раз, приближаясь к больнице, испытывал страх.

Беспрерывные, иногда дальние перелеты, борьба с туманами, с свирепствовавшими в заполярье ураганами, заботы и дела, требующие от него немедленного решения, отвлекали его от тяжелых мыслей, но с той минуты, когда он садился в машину, чтобы лететь к жене, сердце его начинало сжиматься.

Сегодня он входил в больницу с таким же чувством страха. В вестибюле его встретила дежурная сестра.

— Жива? — спросил он, стараясь прочесть в глазах сестры ответ на этот страшный вопрос.

— Подождите, Виктор Николаевич, я принесу халат, — проговорила она.

Из дежурной комнаты вышел врач.

— Пока еще жива, — сочувственно глядя на Горнова, сказал он. — Держим на инъекциях, но сердце слабеет и слабеет.

Виктор Николаевич вместе с доктором вошли в коридор больницы. В коридоре было тихо, через открытые в палаты двери видны были больные, слышалось дыхание, то ровное и спокойное, то прерываемое тяжелыми вздохами, тихими стонами и бредом.