Новый дом - [17]

Доктор закрыл глаза. Тело его потеряло вес и плыло, тихо вращаясь. К горлу подкатился тугой комок. Холодный и липкий пот заливал лицо. Грудь раздувалась впустую, не забирая воздуха.

– Уж не заболел ли? – сказал доктор и не услышал своего, голоса. – Конечно, заболел. Вот некстати!

Бредовое забытье охватывало его, отчаянным усилием он заставил себя очнуться. «Скверно», – подумал он, встал и, пошатнувшись, схватился за стену. Он опустился мимо кровати, на пол. Сидя в одном белье на шершавых досках, он сделал усилие, чтобы прояснить сознание. Это удалось ему, правда, на полминуты, не больше.

Шею его растянуло вдруг резкой судорогой, опять подступила тошнота, он ощутил во рту медный вкус и понял, что отравился.

Он хотел подняться – и не смог. Он пополз. Очень ясно он вообразил нелепость своего большого тела, распластавшегося на полу. Царапая дверь, обламывая ногти, он кое-как дотянулся до крючка, откинул его. И то, что он увидел за дверью, показалось ему сначала наступлением нового бреда: Устинья стояла там, держась, за притолоку. Он протянул руку, Устинья склонилась к нему, горячие судороги шли по его телу. Он задыхался.

– Молока! Скорей!

Юбка выскользнула из его пальцев: скрипнул ноготь, проехавшись по грубой ткани. Пронзительно кричала Устинья. Откуда-то возник Кузьма Андреевич, он поил доктора молоком у открытого окна, доктор пил с жадностью, сейчас же извергая все обратно.

Гаснущим сознанием он уловил возбужденные слова Кузьмы Андреевича:

– Дура ты! Кто же тебе эдак-то приказывал?

Красные, зеленые круги вращались все быстрее и насмешливее. Кузьма Андреевич потащил доктора к постели.

…Ночью доктор с помощью Кузьмы Андреевича несколько раз подходил к окну пить молоко. Опасность уже миновала, сердце работало ровнее, дышалось легче. Но во рту еще чувствовался медный вкус.

27

Он проснулся и долго лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к сдержанному, мерному говору мужиков. Было уже поздно. Солнце стояло напротив окна и светило доктору прямо в лицо.

Он открыл глаза, приподнял с подушки тяжелую голову. Он увидел у своей постели председателя Гаврилу Степановича и все колхозное правление. Кузьма Андреевич сердито зашептал, и все вышли на цыпочках. Шапки остались в комнате. Доктор понял, что мужики вернутся.

– Лежи, лежи, – сказал Кузьма Андреевич. – Ай скушно? Хочешь, про старину скажу… Я ее, мил-человек, наскрозь помню. Пятерку заработал. Да-а-а… Места наши в старину были глухие да лесистые… Ничего мы не слышали, ничего не видели, а чтоб радиво – этого даже не понимали… Да-а… Приехали к нам, значит, из купцов из московских Флегонтов Маркел Авдеич…

Кузьма Андреевич приостановился, потом сказал нерешительно:

– А знаешь, мил-человек, ну ее к бесу, эту самую старину! Брюхо-то прошло?

Превозмогая слабость, доктор оделся и подошел к окну умываться. Кузьма Андреевич вылил все ведро на его круглую голову. Вода была холодная и густая, ветер обдувал мокрое лицо доктора. Он видел на рябиновом листке стрекозу, она покачивала длинным, с надломами туловищем, струящиеся крылья ее были едва отличимы от воздуха. Красноголовые муравьи тащили разбухшую от сырости спичку, белобрюхий паук поднимался на крышу, раскачиваясь и вбирая в себя блестящую нитку, словно была в паучьем животе заводная катушка. Петух горловым голосом разговаривал с курами, раскапывал навозную кучу, а оттуда столбом, как светлый дым, поднимались мошки, потревоженные в своем предзимнем сне. Оклевывая рябину, летали растянутыми стайками дрозды, – все было четким, прозрачным, и на всем лежал синеватый осенний холодок. Доктор подумал, что мог бы не увидеть ни сегодняшнего утра, ни стрекозы, ни муравья, ни рябины. Доктор вздохнул глубоко… еще глубже… и еще глубже, потом потянулся, полный желания ощутить каждый свой мускул, все свое тело на земле.

– Молочка? – спросил Кузьма Андреевич. – Ай чайку согреть?

– А где Устинья?

– С Гнедовым Силантием в район поехала. Кирилла в милицию повезли.

– Кирилла? – повторил доктор. – Садись и рассказывай, Кузьма Андреевич. Я ничего не могу понять.

– Да ведь чего ж сказывать, мил-человек… Сказывать тут нечего: хотел он тебя извести, этот самый Кирилл. Устинья-то, конечно, по дурости за приворотом полюбовным к нему пошла, по бабьей своей глупости…

Неслышно открылась дверь, и гуськом, по-одному, соблюдая старшинство, вошли правленцы.

Мужики сели на скамью. Гаврила Степанович поздравил доктора с благополучным выздоровлением.

– Спасибо, – ответил доктор и замолчал.

Тогда Гаврила Степанович начал держать речь.

Он приготовил ее заранее, он думал, что скажет гладко, но сбился с первых же слов.

– Ходатайствуем, – сказал он. – Все ходатайствуем…

От мужиков шел крепкий запах пота, лица были серьезны и хмуры.

– Никак невозможно уезжать от нас…

В голосе Гаврилы Степановича нарастала тревога. Он резко рванул свою сатиновую рубашку, оттянул ворот рубахи. Пониже ключицы синел глянцевитый шрам. Гаврила Степанович дышал тяжело, медлил говорить, боясь, что его повалит припадок.

– Ты вот грузчик, – наконец сказал он, растягивая слова. – Ты вот ученый. А я вот раненый. И на животе еще есть. И в ноге… Так ты, Алексей Степанов, за мою кровь учился! Мы к тебе с уважением, а ты приехал ровно на дачу – отдохнул да и обратно?