Новый дом - [16]

Так думал председатель, читая свой план. Он взглянул на Кузьму Андреевича и осекся. Как хорошо он знал эти поджатые губы, ушедшие вглубь матовые, без блеска, глаза; и весь-то мужик сидит в такие минуты непронимаемый и бесчувственный, как идол, и на его широкой груди не шелохнется седеющая борода.

Председатель бросил тетрадь на стол. Правленцы молчали. Председателю хотелось крикнуть: «Да неужто все время канатами вас, идолов, с одной ступеньки на другую тащить!» Он остановился перед Кузьмой Андреевичем.

– Не ндравится? Испугался?..

– Чего ж пугаться? – возразил Кузьма Андреевич, обиженный председательским тоном. – Пугаться нам нечего. План твой – дело хорошее. Строиться нам так и так не миновать, с этим планом выйдет дешевле…

– Начало опять же есть, – подхватил, обрадовался председатель. – Силосная башня – раз! – Он загнул палец. – Коровник! Амбулатория! Товарищи правленцы!..

Кузьма Андреевич нырнул в тень. Собственные слова он понял как лживые и лицемерные.

– Начинать нужно с электричеством в этом году, – громко сказал он.

Правленцы молчали.

В сенях послышался шум, потом голос Тимофея: «Тише вы, обцарапаете!» Кузьма Андреевич высунулся в сени посмотреть и отступил, изумленный, пропуская Тимофея и двух его старших сыновей. Ребятишки несли какую-то длинную доску, скрепленную поперечинами. В комнате запахло сырой краской. Серьезный и торжественный, Тимофей перевернул доску. По бледно-голубому фону красовалась ярко-зеленая надпись:

ПРАВЛЕНИЕ КОЛХОЗА ВЛАСТЬ ТРУДА

– Как я на тяжелую работу не могу идтить, – сказал Тимофей, – и справку имею от доктора на цельный месяц, а днем я свободный, то сделал я вывеску.

Ему хотелось говорить убедительно. Он добавил:

– Масляная краска. Николаевская.

Помолчал и еще добавил, вздохнув:

– Бесплатно.

– Ну что ж, – сказал председатель. – Вывеска – тоже дело. Спасибо, Тимофей! Дурь-то, значит, выветрило из головы?

– Дурь! – торопливо ответил Тимофей. – Не отказываюсь, была дурь. Только городской доктор-профессор говорит, что эта дурь произошла от килы. Так прямо и сказал: «В твоей, – говорит, – голове от этой килы должна быть дурь. Гной на мозги бросился…» А нынче я прояснел.

Кузьма Андреевич потрогал вывеску пальцем.

– Отойди! – заорал Тимофей. – Не видишь – сырая! Лезут всякие…

Кузьма Андреевич опешил от такой дерзости, сам председатель никогда не кричал на него. Кузьма Андреевич нахмурился, готовя лодырю и нестоящему мужичонке Тимофею ответ, достойный лучшего ударника и члена правления. И не смог ответить, как будто Тимофей в самом деде имел право ему грубиянить.

– Нынче нам от этого плану податься некуда! – вдруг закричал он, опьяняя себя, бестолково размахивая руками. – Начало ему положено, верно, мужики!..

На полуслове он оборвал свою речь и подумал вслух:

– А доктор-то, Алексей Степанович, уезжать хочет.

Он нечаянно сказал это, хотел только подумать. Он испугался. Председатель требовательно смотрел на него.

– В Москву?

– В Москву, – ответил Кузьма Андреевич, и с этим коротким словом свалилась тяжесть, томившая его целый день.

Он прямо смотрел в председательские глаза. Потом грудью надвинулся на Тимофея.

– Ты с кем говоришь, а?.. Ты что орешь?..

Тимофей завял и молча отошел к двери.

Кузьма Андреевич, стыдясь сознаться, что намерения доктора были ему известны еще утром, сказал, что, выйдя на крыльцо, встретил Устинью, которая и сообщила ему об отъезде. Председатель огорченно выругался и начал составлять бумагу в райисполком. «Просим принять меры, – писал он, – как в колхозе без амбулатории жить невозможно…» Члены правления всполошились; Кузьма Андреевич облегченно и радостно торопил председателя, доказывая ему необходимость доставить бумагу в райисполком завтра же утром. Но это косвенное участие в задержании доктора не удовлетворяло его. Быстрым шагом он направился в амбулаторию.

– Ты кто есть – баба? – сурово сказал он Устинье. – Неужто удержать не можешь? А хвалилась!..

– Привязывать его, что ли! – закричала она.

– Эх!.. Вы, бабы, завсегда секрет имеете, как мужчинов к себе привязывать. А ты?.. Я да я, да лучше меня бабы нет. А самого свово главного бабского дела не можешь исполнить… Гаврила Степанович и то говорит…

Он не щадил ее женской гордости. Она прогнала его. Он пошел обратно в правление, где возбужденно спорили мужики; а Гаврила Степанович портил четвертый лист, сочиняя бумагу в райисполком.

26

Доктор вернулся поздно. Устинья встретила его приветливо. На ужин она приготовила молочную лапшу. Пряный густой пар оседал на холодных оконных стеклах. Устинья не пожалела сахара, а доктор не любил сладкого и, несмотря на ее настойчивые уговоры, съел всего одну тарелку.

Она собрала посуду, вытерла концом длинного расшитого полотенца стол. В дверях она задержалась дольше обычного, взгляд ее был зовущим.

Доктор накинул крючок и стал раздеваться Правый сапог, порванный над задником, застрял. Доктор рванул ногу, шов разошелся с шипением, сапог лежал на полу, распластанный как треска. Доктор швырнул его под скамейку, сапог стукнул глухо, точно пол был застелен войлоком.

Доктор потушил лампу. Необычайно холодной показалась ему простыня. Что-то звенящее, как большой комар, заныло в комнате. Тени сдвинулись в угол; казалось, что угла этого вовсе нет, а комната выходит прямо в ночь, в поле – ветреное, залитое ледяным лунным светом.