Новый Декамерон. 29 новелл времен пандемии - [24]

Касательно Бези все упускали из виду множество подробностей, легко выводимых логическим путем. Самым важным являлось то, что она, конечно же, писала картины. Ее пестрые куртки и кожаные сапоги всегда были забрызганы краской. Краской были запачканы ногти у основания, замызганы ресницы, причем ярко, это бросалось в глаза даже с дерева в конце квартала, откуда я иногда следила за ней и где собаки порой, учуяв меня, окружали ствол и рычали от беспомощности; наконец внизу появлялась голова Бези, и она начинала говорить со мной на колченогом языке, привезенном ею с родины.

– Ты ведь понимаешь ее, правда? – спросила я как-то подругу Эну, приехавшую в Нью-Йорк, по моим предположениям, примерно оттуда же, откуда и Бези.

– Нет, – презрительно ответила Эна. – Это совсем другой язык.

– Звучит похоже.

– Да не тот это язык.

Эна со своей тетей поселилась на четвертом этаже всего год назад, а до того ее семья провела семь месяцев на карантине, где она, подцепив какую-то болезнь (впрочем, не ту, из-за которой ее изолировали), потеряла около половины веса, так что, когда мы гуляли по улице, я считала своим долгом одной рукой прижимать ее к себе, чтобы Эну не унесло на вершину холма или не сдуло в реку. Сама она, казалось, вообще не сознавала собственной малости. Эна была угрюма, с зелеными глазами и, научившись этому в лагере, умела вскрывать замки (я думала, подруга рассказывает о летнем лагере, но она всегда говорила просто «лагерь», и скоро я поняла, что имеется в виду нечто другое). В любом случае ее умение позволяло нам проникать в ранее недоступные мне закоулки Морнингсайда, например в подвальный бассейн со скучной мозаикой, изображавшей русалок, или на крышу, где мы оказывались на высоте темных парапетов центра города.

Любопытство Эны превратило ее в отъявленного скептика. Даже когда я изложила ей доказательства и поставила «Лебединое озеро», она не купилась на все эти россказни насчет собак-братьев Бези Дюра, по ночам превращающихся в людей.

– Кто их превратил? – хотела она знать.

– Что?

– Кто их превратил для нее в собак?

– Не знаю… А разве там, откуда ты приехала, нет людей, которые это умеют?

Эна покраснела.

– Говорю тебе, мы с Бези Дюра приехали из разных мест.

На протяжении лета спорный вопрос более всего омрачал нашу дружбу, устранить его было невозможно, он вставал всякий раз, как Бези выходила из дома и отправлялась в мясную лавку.

– А что, если залезть к ней и самим посмотреть? – предложила Эна как-то вечером. – Это легко.

– Но безумно, – ответила я. – Поскольку мы знаем, что квартиру охраняет свора собак.

Эна усмехнулась.

– Но ведь если ты права, то они будут людьми?

– А разве так не хуже?

Мне казалось, люди в такой ситуации почти наверняка должны быть голыми.

Возможность проникнуть в квартиру Бези, вероятно, так и осталась бы лишь бодрящей мыслью, если бы как-то в солнечный день та не остановилась у стены парка, где мы сидели, и не уставилась на Эну.

– Ты ведь дочь Невена? – через какое-то время спросила она.

– Да.

– А ты знаешь, как называли твоего отца там, откуда я приехала?

Эна, не смутившись, пожала плечами. Ничто не могло пошатнуть ее уверенность: ни имя покойного отца, ни то, что сказала Бези на языке, который я не понимала. Она просто сидела, прижав тонкие ножки к стене.

– Извините, – сказала она, когда Бези наконец замолчала, – я вас не понимаю.

Думаю, мне стоило бы сразу догадаться, это лишь укрепит решимость Эны проникнуть в квартиру Бези. Но я была наивна, немного влюблена в нее и так часто уже бывала там в воображаемых странствиях, что мне вовсе не показалось чем-то особенным, когда на следующей неделе Эна нажала кнопку лифта не вниз, а вверх. По-моему, я сказала: «Не надо», – но лишь раз, когда Эна уже вскрыла замок, и то только впервые остро почувствовав: мы всего-навсего дети.

Квартира в точности походила на мою: все еще белые коридоры, слишком большая кухня с мраморной, толстой, как кекс, столешницей. Мы прошли на запах краски в зал, задуманный, вероятно, для рояля. Там, прислоненная к стене, стояла самая большая картина из всех, что я видела в жизни; со всех сторон ее окружали полотна поменьше, написанные бьющими в глаза красками. Мазки дерганые, прерывистые, но изображение прочитывалось без труда: молодая женщина идет по мосту из маленького городка, расположенного у реки. Вокруг нее три пустых места, где краску, похоже, соскребли. Как я поняла, именно оттуда спрыгивали собаки, принимая человеческий облик.

Но сейчас псы предстали нам не в человеческом облике. Они глубоко спали, в самом деле развалившись на заляпанной краской парусине, а очнувшись, сели рядом, глядя на нас с не меньшим изумлением, чем, полагаю, мы на них.

Как бы все решилось, если бы в этот самый момент не вернулась Бези, я правда не знаю. Возможно, дело кончилось бы тем, что мы с Эной пополнили бы трагическую газетную статистику, наставляющую нас, каких существ бояться надо, а каких нет.

– Ну что ж, – сказала Бези. – Дочь Невена. Испорчена до мозга костей, чего удивляться.

– Иди ты к черту, – ответила Эна сквозь слезы.

Моя мать так никогда об этом и не узнала, как, думаю, и тетка Эны. Долгие годы историю, известную только нам троим, я вспоминала первым делом, просыпаясь, и отпускала в последнюю очередь, засыпая. Я не сомневалась, что буду думать о ней каждый день жизни. И долго, даже после того, как мы уехали из Морнингсайда, так и было. А потом прошло время, и я начала забывать. Тогда я вдруг спохватывалась: прошло несколько дней, а я не подумала о квартире Бези. Эти воспоминания, конечно, прерывали течение моей жизни, и я с облегчением вновь переносилась в комнату с огромным полотном и собаками рядом с ним. Псы будто ждали, когда их позовут обратно в мир, откуда они пришли. Но со временем и эти картины поблекли, превратившись в мои рассказы тем ухажерам, которые, как мне казалось, задержатся подольше, а также в то, что, я надеялась, они забудут, когда наши пути все-таки расходились.