Новые записки о галлах - [47]

Итак, теперь вы можете представить мой облик тридцатилетней давности - с одной стороны на зависть харизматический, с другой - совершенно незадачливый. Сразу скажу, что в ту встречу, которая состоялась между нами в мой приезд в Петербург в 1885 г. , очень многое что в моей жизни изменилось: я как бы вновь вернулся к истокам бытия, к его движущей силе, вновь осознав, что в мире нет ничего важней моей любви к Лене, и отныне работа снова отошла на второй план.

Вообразите меня наряженным с иголочки, по последнему крику моды. Кажется, одет я был точно также, как на той фотографии, где я стою рядом с морским вокзалом Каира. Раскопки в Акмиме стали известны на весь мир. В эту экспедицию было вложено много денег, и это позволило мне ощутимо поправить свое пошатнувшееся материальное благосостояние. То ли в шутку, то ли всерьез я разговорился с итальянцем Бенвенуто о том, что одевают сейчас в Европе, при этом намекал, что, желая приодеться по последнему писку, я решусь на любые растраты. Итальянец не очень-то сочувствовал моим намерениям. Сам он тыкал мне в журнал с изображениями очередного достижения человеческого разума телефона, прикидывая, какую модель он приобретет, вернувшись к себе на Апеннины. Надо сказать, что он сумел внушить мне большой интерес к этим громоздким, а иногда до чрезвычайности уродливым аппаратам, и я подумал, что подобное изобретение было бы с моей стороны весьма недурным подарком Лене. Я задумал сделать ей сюрприз: когда приеду в Петербург - обязательно куплю в салоне подобную штуковину и оплачу линию Лены на год вперед, что явит ей трогательный знак внимания с моей стороны. Действительно, телефонная сеть в Питере запущена, но, принадлежа частной компании, из-за высокой стоимости доступна далеко не всем, и тут более чем к месту будет выказать Лене мою щедрость, свидетельствующую о том, насколько частой гостьей она является в моем сердце, когда внутренняя связь с ней у меня не прерывается ни на мгновенье, словно, так сильно разделенные пространством, мы не прекращая беседуем по телефону. Однако, не смотря на увлеченность Бенвенуто, я продолжал пытать его по поводу того, что модно сейчас в европейской одежде, ведь больно уж мне хотелось пощеголять в Петербурге перед Андреем, утереть нос этой зазнайке, не вылезающему из рукописных собраний и воображающему себя крупнейшим знатоком древнерусских летописей. Нет слов, он заставил уважать себя, но это не дает ему основания важничать передо мной, кичиться своим реноме. Почему-то меня, как ученого, он упорно не хочет признавать. Посмотрим, что он скажет, когда наша акмимская находка прогремит на весь мир, и когда я заявлюсь к нему разодетый подобно стильному европейскому аристократу. Своими упорными расспросами я, наконец, вывел итальянца из себя, и тот, захлопнув журнал, сказал: "Слушай, модник, когда мы приедем в Милан, я тебя не выпущу из примерной до тех пор пока ты не взвоешь: Все, я сыт по горло этими...как по-английски...бретельками." "Отлично, - сказал я. - Но только не бретельками, а подтяжками"

Однако, в Петербурге Андрея не оказалось, и я, поразмыслив, тут же отправился к Лене - она жила с бабушкой на её квартире у площади Островского. Только моя рука потянулась к звонку, как я заметил записку на двери : "Звонок не работает. Просьба стучать". Я ещё раз поправил воротник рубашки, придирчиво оглядел себя, смахнул несколько грязных клякс, оказавшихся на кромке плаща, и постучался в дверь. Скоро она открылась, и я увидел Лену. Должно быть, я застал её за домашними хлопотами. Одета она была в скромный, безыскусный халат, а выглядела очень просто. Может, занятая хозяйством, она слишком небрежно убрала свои густые волосы, скрепив их сзади заколкой, и теперь некоторые из них либо слегка выбились, либо, свесившись, окаймляли светлыми прядями её милое лицо, которое каждый раз по-новому очаровывало меня: то живостью и грациозностью выражавшегося в нем ума, то проникновенным взглядом, как бы освещавшим все вокруг, то угадывавшейся в нем полнотой характера, вмещавшем в себя и необычайную требовательность к себе, и обаяние общительности, и игру в кокетливость, и поразительную глубину священного женского начала в ней, перед которой всегда хотелось приклонить колени. Я знал, что эта её интеллигентность - явление врожденное, наследственное. К сожалению, я даже ни разу не видел её родителей, которые трагически погибли, когда она была ещё совсем малышкой, но, зная её бабушку, я мог не сомневаться в том, что благородство и изысканность - их фамильная черта. Марья Сергеевна так звали бабушку, души не чаявшую в своей любимой внучке - так естественно, с первого же взгляда умела внушить уважение к себе - почтительность, которую испытывает каждый, кто склонен отдавать дань не только старческим сединам, но и рафинированности духа, которая читалась в её облике, и которая, очевидно, была не в малой мере залогом того нравственного достоинства, что передалось Лене, придавая её духовной осанке стать и выразительность подлинного аристократизма.

- Привет. Не ожидала ?

- Нет...То есть...Ну как ? Ты же не предупредил о приезде. Я...не подготовилась. Так неожиданно.