Новые страхи - [76]

Хорошо, рассмотрим наихудший вариант: она мертва. Что тогда? Что мне, черт возьми, тогда делать? Что, остановить спектакль? От одной мысли об этом у меня мурашки идут по коже. Не люблю устраивать сцены. Я ни разу не жаловался на плохое обслуживание в ресторане, не ввязывался также и в перепалки на дороге (а в Лондоне это просто подвиг, если принять во внимание этих чертовых велосипедистов).

Господи.

Этот поход в театр не заладился с самого начала. Сначала эта история с зубами. Во-первых, зачем вынимать зубные протезы изо рта в дамской комнате? Боже мой, видели бы вы лицо служительницы, когда та вручила бабушке зубной протез, завернутый в туалетную бумагу. Не настолько она из ума выжила. Могу лишь подозревать, что с ее стороны это была своего рода извращенная шутка. Она постоянно говорит (или, может быть, следует сказать, говорила) мне: «Не волнуйся, лепесточек». Затем пришлось подкупить служителя, чтобы пустил нас после последнего звонка. Так что неудивительно, что я забыл выключить айфон. И когда мы наконец протиснулись к своим местам, я пережил десять мучительных минут, пока она шелестела целлофаном, разворачивая коробку «Куолити стрит»[39]. Ну кто угощает шоколадом незнакомых в театре? Кошмар. А теперь еще и это.

Все же надо убедиться. Да, убедиться, прежде чем предпринимать решительные меры. Вообразите, какой будет конфуз, если она просто вздремнула.

Не сводя глаз со сцены, я нежно похлопываю ее по руке, как бы желая успокоить. Ничего. Я похлопываю сильнее. Никакой реакции. Сделав над собой усилие, я щиплю ей кожу на тыльной стороне ладони. Эта покрытая пигментными пятнами кожа податлива, как дешевая ветчина. Она также несколько холодна, но, с другой стороны, бабушка любит распространяться о своем плохом кровообращении. Лучше проверить пульс. Ритм «Музыки ночи» проникает в меня через подошвы, но я не могу уловить ни малейшего шевеления в бабушкиных венах.

Я как можно нежнее отпускаю ее запястье и вытираю потеющие ладони. Не заметил ли кто-нибудь? Этот мясистый парень, с трудом поместившийся на сиденье с другой стороны от бабушки, не сводит глаз со сцены, колени у него усыпаны разноцветными обертками от конфет. Он беззвучно повторяет то, что поют на сцене, перевирая каждое второе слово.

Надо сосредоточиться. Думай.

Не могу я прервать спектакль объявлением о скоропостижной кончине моей бабушки. Поступить так просто невозможно. Лучше дождаться антракта, затем выскользнуть из зала и обратиться за помощью. Именно так. А сейчас сделать вид, что ничего необычного не происходит. Просто сидеть, и все. Смотреть на сцену. Отгородиться, отстраниться, укрыться от мрачных мыслей за кирпичной стеной, Стивен. Да. Сидеть и смотреть спектакль. Сидеть и смотреть спектакль вместе со своей мертвой бабушкой.

Наконец свет в зале загорается, начинается антракт. Крупный парень, сидящий рядом с бабушкой, выбирается из кресла и по прямой устремляется в буфет. Время действовать. Легко сказать – действовать. Последние полчаса или около того я сидел совершенно неподвижно, ноги у меня затекли. Я топаю ими, чтобы избавиться от покалывания, и вот я уже почти встал, и тут чувствую, как кто-то меня похлопывает по спине. Мне едва удается подавить крик.

– Стивен? – слышу я знакомый голос.

Поворачиваюсь.

– Это ты. Это же я, Лиз, помнишь суд, второй этаж? Я сразу подумала, что это ты.

– Лиз, привет! – О господи. Надо же, чтобы все это сразу и сегодня вечером. Я несколько недель искал повода поговорить с Лиз, и теперь она здесь, на расстоянии вытянутой руки. И что же, черт возьми, я ей скажу? Извини, Лиз, великолепная Лиз, я выскочу, надо позвонить, вызывать катафалк.

– Я и не знала, что интересуешься мюзиклами, Стивен.

– Не интересуюсь. Обычно не интересуюсь, я хотел сказать.

– Я тоже. Клиент прислал нам целую пачку билетов. В таком случае, с кем ты здесь?

– А, это моя бабушка, – говорю я, стараясь – и безуспешно – казаться невозмутимым. Бедра у меня болят от неловкого положения – я полустою, полусижу. – Бабушка любит походы в театр.

– О, это так мило.

Я широко открываю рот, как бы в гримасе ужаса, и улыбаюсь.

– Извини, – говорит Лиз. – Не позволяй мне тебя задерживать. Ты в буфет собирался? Если хочешь, составлю компанию твоей бабушке. Ну, знаешь, пока тебя не будет.

Я плюхаюсь на сиденье так, что едва не ломаю себе копчик. Пожалуй, лучше сказать ей. Будет очень странно, если не сказать хотя бы что-нибудь.

– Все нормально? – спрашивает Лиз. – Что-то ты бледен.

– Все нормально. Правда.

– Что ж, разве ты меня не представишь?

– Прости?

– Не представишь меня бабушке, глупый?

Кислота переполняет мне желудок. Трам-та-ра-рам. Что же делать? Но есть возможность обернуть ситуацию в свою пользу. Мне нужна помощь, Лиз, мне кажется, бабушка преставилась. Я просто не знаю, что делать. Может быть, Лиз побудет со мной до приезда спасателей. Подержит меня за руку, проявит сочувствие. Я пролью слезу, покажу свою уязвимую сторону – женщины это любят. Может быть, Лиз поедет со мной на похороны, черное будет ей к лицу. Может быть, в будущем мы, оглядываясь на бабушкину кончину, будем грустно посмеиваться. Это будет наша история. «Как вы повстречались?» – будут спрашивать нас, а мы посмотрим друг на друга с любовью и, договаривая друг за друга фразы, начнем рассказывать: «Вы знаете, так забавно получилось…» Но, с другой стороны, все может обернуться и совсем наоборот. Если я сейчас признаюсь, я буду «тот» парень. Парень, который взял бабушку на – давайте это признаем – довольно среднюю постановку мюзикла, давно утратившего новизну. Помощники юриста могут быть жестоки. Юристы, ведущие дела по передаче имущества, могут быть брутальны. Я видел несколько электронных сообщений, которые распространялись по нашей конторе, как газ зарин. Разумеется, люди могут сочувствовать для вида, но я до конца своей карьеры в фирме буду парнем из заметки «Выходной у Берни». Я что, параноик? Нет. Нет, вряд ли.