Новые страхи - [75]

, верно? Каждая п… хотела бы кусочек тебя.

Она попыталась улыбнуться, когда он сразу выругался: понял, что сказал, и попытался взять свои слова обратно. Этим он понравился ей еще сильней. Сердце, бившееся и без того учащенно, забилось еще быстрей.

– Ты прав, Роббо. Ты прав, это то же самое. – Но это не было то же самое. Она не умолчала о своей способности видеть эти быстрые и тихие белые ужасы, подобные сетям вздувшегося муслина, перекрученного ветром, потому что боялась, что ее будут эксплуатировать. Она делала это, потому что хотела быть нужной, нуждалась в том, чтобы нуждались в ней. Так же как все те нудные дни проводила, сгорбившись, перед ноутбуком в закопченной ледяной кухоньке своей однокомнатной квартиры. Ей было важно чувствовать себя могущественной.

Она сделала еще глоток рома, он дался легче, чем первый. На этот раз она не закашлялась. Она встряхнула фляжку, которая, судя по звуку, была почти пуста.

– Допивай, – сказала она, потянув его за пальто.

– Почему сегодня ты сказала остановиться здесь, Ханна?

Она слышала спокойное равнодушие в его голосе, разумную, вселяющую страх определенность. Она снова представила себе эти серовато-коричневые огненные маяки.

– Знаешь, что я думаю, Роббо? – сказала она, вопреки обстоятельствам чувствуя театральность своей реплики. – Я думаю, что в мире будет лучше без нас. Я думаю, что суша, моря и все живое и там, и там только выиграют от того, что нас не будет. И я думаю, что богу – если он есть – тоже будет лучше без нас. – Она остановилась, утерла слезы и крупные хлопья снега под глазами и снова повернулась к Роббо, к его жару, поту и пугающей определенности. – Но мне надо знать, что думаешь ты, Роббо. Мне нужно, чтобы ты сказал мне, что ты думаешь.

Он подвигался и снова сел на корточки. Когда он заговорил, она слышала в его словах улыбку и весь этот страх.

– Думаю, что нам было бы лучше без этого гребаного бога, Ханна. – Он цокнул языком, как будто был раздосадован своим ответом, и затем тяжело вздохнул. – Я считаю, что любовь просто еще один повод для ненависти.

– Хорошо, – сказала она. Она тоже судорожно вздохнула и представила себе вышедший изо рта воздух как серебристое облачко пара. – Я тоже.

«И мир будет тих и бел, – подумала она. – Только тишина и белизна».

– Не будешь допивать ром? – вслух спросила она, и зубы у нее сильно застучали. Она прикусила себе язык.

– Все нормально, Ханна, – сказал Роббо, взяв обе ее кисти и пряча их в тепло у себя на груди. Она костяшками пальцев чувствовала частое биение его сердца.

Она подумала о его друге, еще мокром после душа, которого вывели к полицейской машине и который оглядывался на Роббо, стоявшего в нижнем белье и тапочках, и крепко закрыла глаза.

«И мир будет тих и бел, – подумала она. – Только тишина и белизна». – Она повторяла это, как мантру, в действенность которой когда-то верила, но теперь перестала верить совсем.

– Извини, – прошептала она.

Она продолжала держать Роббо за руки, когда подняла голову и открыла глаза. Она стиснула их еще сильнее, позволив себе увидеть вздутые кулаки белого ветра вокруг них. Все эти небрежно-жестокие глаза, голодные темные рты. Сотни – может быть, даже тысячи – их припали к земле в ожидающей тишине. Они не ждали ее. Они не ждали вообще ничего. Они просто получали удовольствие, растягивая тишину насколько могли.

Она вспомнила, каково это было знать, что она кого-то поймала и заманила в ловушку своей улыбчивой ложью, что предчувствие разрушения всего того, что она создала, часто превосходило само окончательное разрушение. И как эта потребность очищения – стремление передать весь свой страх и неистовое одиночество, как распространение огня по мысу или утесу, – никогда не убывала, никогда не теряла свою силу. Сейчас ей было жаль этой нужды, жаль всего, но она никогда не лгала себе. Она никогда не притворялась, что, если бы Белые не пришли, она бы когда-нибудь остановилась.

Мир будет тих и бел.

– Все нормально, Ханна, – повторил Роббо, прижавшись мокрой колючей щетиной к ее лицу, в то время как эти глаза, эти рты, вся эта жаждущая изогнутая белизна нашла на лагерь удушающим туманом, который вскоре вовсе не будет тих. – Все нормально.

И она поверила ему, она доверилась ему, она прильнула к нему. Хотя он был слеп.

Замешательство из-за умершей бабушки Сара Лотц

О боже. Я почти уверен: она не дышит. Впрочем, трудно сказать наверняка, когда на сцене стоит такой шум. Призрак чертовой Оперы[38]. Это она захотела пойти на этот спектакль, не я. Что ж, по крайней мере, если она мертва, я смогу винить Эндрю Ллойда Веббера.

Прекрати, Стивен, это может быть серьезно.

На самом деле она подозрительно тиха, особенно если учесть, что обычно дышит шумно – днем ее грудь издает такие же звуки, как автомобиль «Фольксваген Жук» с треснутым карбюратором. И если она не хрипит, то издает влажное чмоканье, поправляя плохо сидящие зубные протезы. От этого не совсем приятного звукового сопровождения я обычно лезу на стену, но сейчас бы отдал левую руку, если бы она запыхтела, кашлянула или даже пукнула. Меня устроил бы любой признак жизни. Глаза ее закрыты. Возможно, она просто задремала.