Новые страхи - [72]

Я полагаю, что больше ничего для нее мы сделать не можем. Я направил ее на психологическое обследование и выписал из глазной клиники, посоветовав обращаться к окулисту ежегодно.

Искренне преданный вам,

Док. Раджеш Рошан, дипломированный член Королевской коллегии хирургов, штатный специалист по офтальмологии.

– Я хочу сказать, вся эта гребаная болтовня и выворачивание себя наизнанку, все думают, что стали снова цивилизованными, а посмотри, как быстро все сворачивает туда же, куда и все остальное, стоит им подумать, что вечером кого-то убили. – Стоя на каблуках, он качнулся назад. Грязь потрескивала на его сапогах. Огонь грел ей лицо, и она наклонилась к нему поближе. Ей всегда было чертовски холодно.

– Как бы то ни было, делиться переживаниями – всегда плохо. Этот шикарный болван, он полубезумен от этой Дебби. Старая задница не знает и половины того, что у него в голове. Джимми больше боится диких собак, чем того, что действительно может нас убить. Вот и все, нет, что ли? Слушать, выяснять, что движет людьми, что заставляет их обсираться. Инстинкт самосохранения – если ты такой умный. Ничего не говори и дай говорить всем остальным.

Он был из Ливерпуля и одинок. У него были ужасные зубы. Часто, еще не начав говорить, он чувствовал запах у себя изо рта. Его звали Роббо. Это и все, что он знал о себе. Это, да еще то, что говорил слишком много для человека, который так неодобрительно отзывался о разговорчивых людях. Он любил поговорить с нею. Она понятия не имела почему.

– Так что же ты в таком случае не уйдешь? – спросила она. Пошел снег: холодные, скользящие прикосновения к отогревшимся у огня щекам. Она слышала усиливавшееся бормотание и испуганные крики из-за припаркованных фургонов. Теперь они разводили, по меньшей мере, четыре костра, по одному на каждом углу, как в походном лагере римской пехоты.

– Идти некуда. И люди тянутся к людям, типа. Это ведь тоже инстинкт самосохранения, так ведь? У одних людей больше этого, чем у других. И, я хочу сказать, вряд ли ты знаешь, каким станешь к тому времени, как это случится, а? Рохли вроде Джимми боятся собственной тени, и потом появляются люди вроде Боба-гребаного-Марли, которые несутся на все, как настоящие тараны. Дебби и та, другая птица – шотландская…

– Сара.

– Точно. Сара. Я хочу сказать, что они сделали с тех пор, как мы все сошлись, а?

– Они просто напуганы.

– Я напуган на хрен. Не мешай мне делать дело, делать обход. То есть объясни это, а? Взгляни на животных, так? Нет ведь такого, что Питер-гребаный-Кролик[35] просыпается как-то ночью и думает, на хрен, c какой радости? Не могу я убегать от всякого, кто хочет поиметь меня на завтрак. Можно бы сдаться и типа умереть. Или просто плакать, пока не уснешь в своем удобном «фольксвагене».

Она улыбнулась.

– Это не то же самое. – Он был зол и расстроен. Он всегда был на взводе, всегда самоуверенный, но события дня и дикая собака, прокравшаяся мимо костров, достали его. Его пот был свеж, но пах плохо. Это напомнило ей дни, когда никто не понимал, что происходит. Когда все так отчаянно старались бежать от того, что было везде, а они еще не понимали этого.

– Я хочу сказать, черт побери, посмотри на себя, Ханна. Ты уже не ходишь на разведку сама, а ведешь несколько человек. И не можешь отличить жопу от своего гребаного локтя.

Она не ответила.

– Ну, ладно тебе, не можешь, типа. Я не член хренов. Это веское соображение.

Ей нравилось, что слова, засорявшие его речь, напоминали шипение сифонов с горячей водой в кофейнях, где она пряталась, когда зрение стало резко ослабевать. Почему-то это было утешительно. Ей нравилось и как он восхищался ею. Она еще не успела показать себя перед всеми остальными, а он уже первым вызывался дежурить вместе с нею. Тогда она была просто слепой девушкой.

В те первые несколько месяцев было немало конвоев, машин, двигавшихся колоннами, но ни одна не останавливалась ради нее, а если и останавливалась, то сразу же уезжала без нее. Этот сразу согласился, но, как она подозревала, только из-за Роббо. Его и конвоем-то едва можно было назвать. Один из фургонов был его побитый «форд», в котором держался запах метилового спирта, краски и солярки. Другой – «фольксваген» – прежде принадлежал паре братьев, чьи имена она уже забыла.

Сзади вдруг послышался шум движения, и Роббо выругался.

– Идите жрать, дамы.

– Мило, – сказал Роббо, делая вид, что это не он выругался, что не слышал тихого хихиканья Марли. – Есть хочешь, Ханна?

Она выставила вперед руки и обрадовалась нежданному теплу подноса из фольги.

– Спасибо.

Марли был крупный, это она понимала. Иногда – часто – она чувствовала в нем нечто иное помимо презрения и туго закрученной осторожности, особенно когда они оставались наедине. Однажды он пошел с нею к неглубокой яме, которые они всегда вырывали возле лагеря, она присела помочиться, а он смотрел, она это чувствовала. Она тогда чувствовала его запах. Она понимала, что, если бы не Роббо, ей бы следовало опасаться Марли.

Когда Марли снова оставил их наедине, Роббо с удовольствием набросился на свое рагу. Она подозревала, что он всегда ел с широко открытым ртом. Возникавшие при этом звуки тоже казались странно утешительными. Она ела тихо, механически, совершенно не чувствуя вкуса.