Новые страхи - [32]

Везде, и в коттедже, и в сарае, пахло сыростью, и я даже тогда беспокоилась о здоровье Бек.

Это был тот год, когда Бек начала работать над серией картин, посвященных паукам-крестовикам. Я видела кое-что из того, что она делала, – главным образом подмалевки, жженая охра, много телесного цвета и неапольского желтого. Эти цвета напоминали мне поля за ее домом.

Считается, что Бек и Марко разошлись из-за болезни Бек или что ее болезнь стала результатом ухода Марко. И то, и другое неверно. Марко ушел из-за романа Бек с Лилой Нуньез, по крайней мере воспользовался им как поводом. Но истинная причина болезни Бек заключалась в самоубийстве ее матери.

– То же самое будет и со мной, – сказала она, позвонив мне. Я не понимала, что она имеет в виду. Она всхлипывала. Я сказала ей притормозить. Именно это и говорят человеку, который несет непонятно что, разве не так? Притормозить, независимо от того, с какой скоростью он говорит.

Большая часть того, что пыталась сказать Бек, тонула в слезах.

– Мама умерла, – сказала она наконец. – Тело никому не показывают. Она спрыгнула с крыши многоэтажной автостоянки.

Я похолодела. Еще одно идиотское клише, но в данном случае именно это я почувствовала, как будто мне в вену ввели холодную жидкость.

Дженни Хэтауэй покончила с собой.

– Она?.. – спросила я после положенных пятнадцати минут восклицаний «Какой ужас!», возмущения и сочувствия – всего сразу. «Она оставила записку?» – вот что я должна была спросить, а Бек, должно быть, поняла меня, потому что ответила на мой вопрос, как будто я произнесла вслух все слова, а не только первое.

– В этом не было необходимости, ведь правда? Отец знал. Мы все знали. Она менялась. Она, должно быть, чувствовала, что ей осталось совсем немного.

Мы говорили почти час.

– Я не собираюсь ей подражать, – сказала Бек под конец разговора. К тому времени она уже перестала плакать, но голос был еще хриплый от недавних слез. – Никто не заставит меня так поступить. И не моя вина, что я…

Она так и не договорила.

«С отклонениями», – подумала я. Я отлично понимала, что она имеет в виду. То же когда-то сказала она и мне. Не было необходимости растолковывать.

Что же я чувствовала к ней, в конце концов? Что брошу все и буду с ней. Что не хочу больше ее видеть.

Врач, которого опрашивали в связи со смертью Дженни Хэтауэй, подтвердил, что она уже несколько лет страдала от хронического заболевания, связанного с деградацией мускулатуры. Прогноз был неопределенный, добавил он, потому что окончательного решения о природе ее заболевания так и не приняли.

– Редкая форма мышечной дистрофии, – предположил врач, – с дополнительными осложнениями.

Его спросили об этих осложнениях. Он сначала растерялся, потом сказал, что Дженни Хэтауэй страдала от обызвествления эпидермиса и что перенесла полное удаление матки после того, как хирургическое вмешательство с целью уточнения диагноза выявило многочисленные фиброзные волокна, прикрепленные к эпителиальной выстилке матки.

– Шелк, – сказала Бек. – Только никто этого не признает. По их чертовым учебникам, такого заболевания не бывает.

– Бек, – сказала я. – Ты не можешь знать это наверняка.

«Взгляни на вещи трезво, – хотела сказать я, – все эти бредни насчет пауков – лишь у тебя в голове».

Создаются телевизионные программы о природе гениальности, о страданиях аутистов говорят, понизив голос. Но никогда не говорят о том, сколько времени поглощают проблемы этих людей, сколько часов приходится убить на обсуждение их последнего кризиса лишь для того, чтобы ваш совет они часом позже спустили в унитаз. И все равно собирать осколки предстоит вам.

А если проявить твердость и отказаться выступать в роли слушателя? Скорее всего, вас сочтут очерствевшей человеконенавистницей, утопающей в зависти. Никому не придет в голову, что вы просто устали. Вы выслушиваете страдалицу часами, неделями и годами, вы обнимаете ее и держите ее за руку и ни разу не велите ей заткнуться, взять себя в руки, перестать быть такой эгоисткой, потому что это значило бы, что вы не поняли, что вы недостаточно чутки, чтобы понять, насколько тонка кожа у этих гениев, что они настолько ранимы, что едва справляются с бременем, которое представляет собой для них жизнь на белом свете.

Как насчет тех из нас, кому приходится просто держаться и упорно добиваться своего? Как насчет тех из нас, кто всякий раз прибегает, очертя голову, едва гению покажется, что он вот-вот сойдет с рельсов?

Вашей гениальной подруги среди таких людей нет, уж это точно.

Мы с Бек оставались так близки только по той причине, что бывали долгие периоды, когда я не имела с нею вообще ничего общего.

3. «Дзёро-гумо»[9], 1995 год, 122 х 91,5 сантиметра, холст, масло. В японской мифологии это женщина, которая может превращаться в паука и обратно, иногда ее называют «связывающей невестой». Ее часто изображают несущей ребенка, который в дальнейшем оказывается мешочком с паучьими яйцами и разрывается, когда пауки вылупляются из яиц. Автор испытала на себе сильное влияние произведения португальского художника Виера-да-Сильва, работы которого вызывали восхищение Хэтауэй. Дзёро-гумо заштрихована тонкими белыми, розовыми и розовато-лиловыми параллельными мазками, эти мазки местами образуют толстый слой краски. Если смотреть на холст с небольшого расстояния, это наслоение производит впечатление плотной ткани. Если же смотреть издалека, можно различить сероватые контуры женской фигуры, длинные пряди ее багрянистых волос переходят в созданный штрихами фон. «Дзёро-гумо» – наиболее известная картина Хэтауэй, принесшая ей в 1996 году серебряную медаль, премию Сименс-Пейнтинг для художников, не достигших пятидесятилетнего возраста. Награда включала в себя грант, который Хэтауэй использовала для продления своего пребывания в Берлине. Именно в это время она познакомилась с Марко Тайком, художником, который в дальнейшем стал ее мужем.