Новые страхи - [119]

Я чувствовал на теле холодную как лед речную воду. Одежда еще не просохла, и ветер холодил мне кожу.

И тот же голос сказал:

– Идем… – Я хотел упасть на колени, рыдая и умоляя.

Но Тень двинулась мимо меня по переулку к реке, и я отвел от нее глаза, как прежде. Вид Горгоны превращал человека в камень. Вид Лебедя мог привести к гораздо, гораздо более печальным последствиям.

Я снова пошел за ним, опустив голову и глядя на движение подола его плаща. Я слышал звук, похожий на странное хныканье испуганного ребенка.

Лебедь сказал:

– Тихо. – И я понял, что это хнычу я.

Я сразу умолк.

– Скажи мне, Элтон, – продолжал Лебедь, идя впереди. Склонив голову, я ловил каждое его слово так же жадно, как осужденный, ожидающий помилования. – Какое мясо вкуснее? Мясо ягненка или волка? – Я не хотел обдумывать неявные смыслы этого вопроса, мне лишь хотелось, чтобы он остался доволен моим ответом.

– Мясо ягненка?

– Нет, Элтон. Ты ошибаешься. – Я снова захныкал, но Лебедь, по-видимому, этого не заметил.

– Мясо волка слаще. И я скажу тебе почему. – Мы повернули за темные здания, отгораживавшие нас от реки. Я видел неоновые огни, отражавшиеся впереди от влажной мостовой. Я не смел взглянуть на идущего впереди Лебедя.

– Ягненок сосет мать-овцу, – продолжал Лебедь все тем же душераздирающим басом. – Мать питается от земли и от того, что растет на земле. И это сладкое, Элтон. Да, это может быть сладким. Но… ох, волк. Он охотится на ягненка, убивает его и ест его мясо и пьет его кровь. И ужас ягненка – в этой крови и в этом мясе. Так что разве ты не согласен, Элтон, что кровь и мясо волка – того, кто охотится на ягненка, – гораздо слаще? – Мы дошли до здания, которое своими неоновыми огнями отражалось в воде. В луже у моих ног отражалась красная неоновая вывеска. Она была перевернута, и сначала мне показалось, что она написана на иностранном языке. Потом я понял: «Ресторан Можжевельник».

– Зайдем сюда, – сказал Лебедь, остановившись.

Я тоже остановился.

Его тень затемняла неоновую вывеску в лужице, чуть подернутой рябью. Сначала я подумал, что он – или оно – собирается пойти дальше. Я пошел было вперед, но сразу остановился.

Лебедь не сдвинулся с места.

Но что-то случилось с его тенью.

Рябь на луже усилилась, хотя ветра не было. Когда рябь пропала вовсе, я понял, что с существом, взявшим меня, по сути, в плен, что-то случилось. Я по-прежнему не мог его как следует рассмотреть, но видел краем глаза его самого, а также его отражение в луже. Лебедь изменился. Он как-то сжался и теперь вовсе не был значительно больше обычного мужчины – теперь мой спаситель стал вполне обычного роста.

– Возьми меня за руку, – сказал он, и я увидел протянутую ко мне руку Тени, отразившуюся в луже. В тот момент я испытал примерно то же, что и на мосту через Тайн, когда оказалось, что я забираюсь на каменный парапет и готовлюсь нырнуть. Мой инстинктивный ужас перед Лебедем, должно быть, лишил меня сил и воли. По крайней мере, мне казалось, что надо держаться подальше от этой руки, упасть на колени прямо в этой освещенной светом неоновой вывески луже. Но так же, как я не по собственной воле забрался на каменный парапет, я не по собственной воле подал руку Тени, и то маленькое и хнычущее, что было мной, но также и не мной, смирилось в момент соприкосновения наших рук с тем, что я точно обречен.

Но я не умер.

Я знал, что Лебедь взял мою руку, знал, что он сжал ее, но – как бы это объяснить? – физического ощущения контакта не было вовсе. Мою руку схватили и внешне, и внутренне, но так, что я не могу описать. Поэтому, когда Лебедь двинулся вперед, он потянул меня за собой, и это было так же верно, как если бы я был на поводке. И как боязливый ребенок, смертельно боящийся гнева родителя, я быстро восстановил расстояние между нами и пошел, опустив голову, так что тянуть меня ему не было необходимости.

Стеклянная дверь здания с громким стуком распахнулась, и мы вошли. Теперь краем глаза я видел, что мы вошли в ярко освещенный бар. Внутренний голос подсказывал мне, что Лебедь мог бы принести сюда с собой великую тьму, но предпочел обойтись без этого. Огоньки мигали, где-то перегорела лампочка, и кто-то сказал: «Черт!» Выложенный плиткой пол подо мной был в трещинах и пятнах. Из радиоприемника доносилась незнакомая рок-музыка. Я сознавал, что за столиками с покрытием из формайки[53] сидят склонившиеся фигуры. Лебедь прошел в угол и сел спиной к остальным. Все еще держа его за руку, я послушно сел рядом. Его черный плащ растекся по скамье рядом со мной, как жидкость, и мне показалось, что вот сейчас он закапает с ее краев на пол.

– Какое слово я ищу? – спросил мужской голос откуда-то сзади.

– «Педики»? – ответил другой.

– Да нет же, господи. Американское слово, обозначающее мужчин, которые держатся за руки.

– Мужчин? Нет, это не мужчины. Нет, слово, которое ты ищешь, – «геи».

– Геи? Они тебе кажутся счастливыми? Мне не кажутся. Если хочешь знать мое мнение, они выглядят жалкими.

– Голубые, вот какое слово.

– Не-а. Гомики. Вот какое.

– Эй, вы двое! Каким словом называют людей вроде вас?

Ответа не последовало, и первый голос сказал: