Новые приключения гардемаринов - [13]

— Значит, так,— начал Саша.— Мы с тобой скачем на поиски Брокдорфа, приказ есть приказ,— обратился он к Алёше,— а ты,— он посмотрел на Никиту,— скачи в Петербург. Передашь шифрованную записку Бестужеву, а брошку…

Никита посмотрел на Сашу выразительно. У него было такое скорбное, горестное выражение лица, что Алёша положил ему руку на плечо, словно подбадривая.

— Полно горевать, судьба сама выведет…— сказал он негромко и взял в руки гитару.

Пасутся стреноженные кони, кукушка кукует вдалеке, пробегает огонь по углям костра. Алёша поёт гусарский романс. Саша негромко подпевает ему, призывая словами песни отбросить в сторону обиды, и боль сердечная пройдёт, когда друзья сойдутся вместе. Вот уже и Никита тихо и проникновенно подхватывает строгую мужскую песню, и под её звучание друзья седлают коней. И скачут по дороге до развилка, после которого их пути расходятся.

Петербург спал. Застыли шпили в розовом небе. Нева плескалась о берег. Кричали ночные сторожа. Брехали собаки…

В гостиной великой княгини Екатерины в камине горел огонь.

Она полулежала в кресле, её домашний туалет скромен и в то же время соблазнителен. Вошёл Никита Оленев, поклонился.

— Вы не торо́питесь увидеть меня, князь,— с кокетливым, таящим тревогу, упрёком сказала Екатерина.— Похоже, вы уже не так преданы вашей Фике.

— Моей?..— Никите несказанно было мучительно это объяснение, вид у него был подавленный и несчастный.

— Вы сомневаетесь в этом? — ластилась к нему Екатерина.— А ну, повторите клятву Фике: «Клянусь хранить любовь и верность…»

— Я забыл эту клятву, мадам,— выдавил осевшим голосом Никита.

— Что это значит, князь?

И тут он решился.

— Вы сделали из меня игрушку в ваших политических целях. И лишь счастливый случай избавил меня от роли предателя.

Екатерина долго и проницательно смотрела на него. Она всё поняла.

— Нет, не избавил,— сказала она жёстко.— Вы предали меня.

— Я был бы предателем, если б обманул ваше доверие ко мне. Но доверию вы предпочли обман. Он не удался.

— Где письмо? — спросила она в упор.

— У Бестужева,— ответил Никита,— а это подарок вам от королевы Христины,— он протянул Екатерине футляр с драгоценностью.

Она взяла футляр, открыла. Несколько мгновений она рассматривала брошь, потом отшвырнула её прочь, бросилась плашмя на диван и бурно разрыдалась.

Оленев смотрел на дрожащие плечи той, что была его первой любовью, и соображения государственной важности стремительно таяли, уступая место жалости, нежности и желанию утешить.

— Не плачьте!.. Все обойдётся… Государыня милостива. Вы жена наследника престола и мать наследника, она простит вас. Да и можно ли вас не простить!

Она обратила к нему залитое слезами лицо.

— Оставьте меня! Вы не рыцарь! Вы — лукавый царедворец! Ради царской милости и карьеры вы предали любовь!

Никита краснел и бледнел: что если впрямь любовь и вера в его беззаветную преданность заставили бывшую Фике вручить ему своё будущее?

— Зачем вы мучаете меня? — сказал он с болью.— Это страшно — выбирать между родиной и любовью! Раньше я не колебался в своём выборе, а сейчас вы заставляете меня жалеть об этом.

Екатерина спустила ноги с дивана, села, подпёрла голову рукой. И было в этом простонародном жесте что-то такое потерянное, щемящее, жалкое, что у Никиты оборвалось сердце. Он опустился на колени.

— Простите меня,— сказал он умоляюще.— Я не мог поступить иначе. При всей моей любви к вам.

Екатерина не ответила. За дверью послышались шаги. Екатерина быстрым жестом указала Никите за ширмы. Едва он успел спрятаться, как в дверь постучали. Вслед за тем женский голос сказал с издевательской почтительностью:

— Ваше высочество, государыня желают вас видеть… И немедленно.

— Ступайте, я следую за вами,— послышался спокойный голос Екатерины, и затем быстрым шёпотом Оленеву: — Дождитесь меня здесь.

Спальня императрицы. Шесть горничных хлопочут над вставшей с одра Елизаветой Петровной. Они затягивают в корсет расползшуюся от долгого лежания и без того тучную монархиню. Здесь же находится лейб-медик в огромном парике.

— Сильнее тяните, безрукие! — командует Елизавета.

— Извините, ваше величество, но слишком туго нельзя. Давление на внутренние органы может вызвать разлитие желчи.— Лейб-медик просовывает палец под плашки корсета и проверяет его давление на внутренние органы.

Елизавета ёжится, смеётся:

— Чего щекотишься, безобразник?

— Простите, ваше величество, надо немного отпустить. Зажата селезёнка.

— Не слушайте его, девки,— закричала Елизавета,— тяните! Должна я в полном аккурате молодому двору предстать.

Девки поднатужились. Елизавета охнула и села на кровать.

Эскулап тут же подскочил с целебным питьём и, пока Елизавета пила, немного ослабил корсетную хватку.

Но вот Елизавету кончили затягивать под неусыпным наблюдением врача, надели на неё положенные одежды, стали обувать распухшие ноги. Туфельки не налезали. Елизавета злилась. Наконец с помощью лейб-медика кое-как втопталась в туфли.

— Всё, оставьте меня…

Горничные и лейб-медик неслышно вышли.

Появился канцлер Бестужев, склонился в глубоком поклоне.

— Здравствуй, Алексей Петрович. Иди за ширму,— она махнула рукой в сторону роскошной, китайской ширмы.— Тебе опросные листы писать.