Новые похождения бравого солдата Швейка. Часть 1 - [18]

Краузе лицемерно закатил глаза и пожал Швейку руку. На самом деле он думал: «Вот будет счастье, если я тебя спихну в эту редакцию и ты не будешь следить за каждым моим шагом, скотина!» Но вслух он, конечно, не сказал ничего подобного. Наоборот, он ободряюще помахал рукой и прибавил:

— Не волнуйтесь, вас встретят там очень хорошо. Я уже послал вестового предупредить сотрудников.

— Осмелюсь доложить, — сказал Швейк, — я нисколько не волнуюсь. Только, по-моему, особенных почестей тоже не надо. Это, во-первых, нескромно, а во-вторых, с этими парадами получаются всегда одни неприятности. Это мне напоминает случай с нашим полковником Клотцем. К нам должен был приехать генерал, и полковник решил встретить его с шиком. Он хотел показать полк во всем блеске и больше всего волновался насчет почетного караула. Сначала он запретил выставлять вшивых, потом исключил всех раненых и калек, потом вспомнил, что многие одеты не по форме, и этим тоже запретил показываться. В приказе он написал — всем остальным построиться для несения почетного караула ровно в восемь ноль ноль. И что же вы думаете? Когда явился генерал, в почетный караул вышел один вшивый фельдфебель, однорукий пьяница Пауль Зейлик, над которым смеялся весь полк за то, что он носит зеленую бархатную юбку поверх форменных штанов. Потом оказалось, что он был в стельку пьян и не слышал приказа. Другой такой же случай произошел в Праге, когда…

— Вас ждут, — тактично перебил Краузе нового редактора. — Своими наблюдениями вы лучше сможете поделиться с читателями. Еще раз желаю успеха. — И он протянул Швейку пакет с приказом.

Швейк взял пакет, продемонстрировал классический прусский поворот «кругом» и, покинув гостеприимные стены комендатуры, направился к; новому месту приложения своих недюжинных способностей.

16. Столпы общественности

Вестовой капитана Краузе, сообщивший сотрудникам о безвременной кончине обер-лейтенанта Зуммеля, не назвал ни имени, ни звания нового редактора газеты «Верноподданный». Он сказал только:

— Сейчас господин редактор прибудет. Вам приказано приготовиться.

Если бы вместо этой фразы он выпустил изо рта гремучую змею, в редакции газеты «Верноподданный» вряд ли поднялся бы больший переполох. Сначала все бессмысленно заметались, не зная, за что взяться в первую очередь. Потом кое-что прояснилось, и каждый начал паниковать на своем месте. Ответственный секретарь редакции Клюквацкий буквально нырнул в ящик своего стола и, бормоча: «Господи боже мой, господи боже мой!», лихорадочно зашуршал бумагами. Хорунжий Маноцков последовательно выругался по-немецки, по-французски, по-португальски и по-гречески и пошел выпить для храбрости. Господин Долгоненков придал своему лицу ораторское выражение и приготовился к длинной приветственной речи. Машинистка Вера Леопольдовна кинулась к зеркалу, но руки ее так дрожали, что левую бровь она нарисовала удивленно поднятой, а правая вильнула, как убегающая гадюка, и скрылась за ухом.

— Господа, — сказал Долгоненков, — я не хочу каркать, но вы увидите, что нам пришлют по крайней мере полковника.

— Да, уж не меньше, — простонал из ящика Клюквацкий. — Господи боже мой! Что с нами будет? Я думаю…

Что думает ответственный секретарь, выяснить не удалось, так как в этот момент, четко отбивая шаг, в редакцию вошел Швейк. Вытянувшись у двери, он отрапортовал:

— Осмелюсь доложить, рядовой Швейк прибыл по приказанию господина коменданта сообщить, что в связи с кончиной обер-лейтенанта Зуммеля…

— Хорошо, хорошо, солдатик, — перебила его Вера Леопольдовна. — Мы это уже знаем. Мы все ждем господина полковника. Помоги-ка мне передвинуть этот столик…

— Осмелюсь доложить, барышня, — ласково сказал Швейк, берясь за ножки стола, — это с удовольствием! Я люблю сразу приступать к работе.

— Я не хочу каркать, господа, — сказал Долгоненков дрожащим голосом, — но это не к добру. Обратите внимание, вот уже второй вестовой. Честное слово, наш новый какая-нибудь шишка. Не то, что эта толстая свинья Зуммель. Какая скотина! Застрелиться! Подвести сотрудников! Никакого такта! Я не мелочный человек, господа, но у меня душа переворачивается, когда я вспоминаю, что подарил ему свою бобровую шубу. Я зарезал для него боровка Кузю, господа! Я преподнес ему, в связи с выходом первого номера, четыре золотых кольца и дедушкины часы «Мозер»! Вы понимаете, господа, что я, конечно, не преследовал личных целей. Эти дары имели скорее символическое значение. Я, так сказать, хотел выразить от имени русской общественности…

— Перестаньте кривляться хоть сейчас, Долгоненков, — оборвал его Клюквацкий. — Все знают, что вы дрожали за свою шкуру и за шкуру своей знаменитой коровы Милки! А главное, вы старались изо всех сил сохранить в личном пользовании свой дом. Кстати сказать, вы не плохо это обстряпали! А каково мне? Сколько у вас еще колец в кубышке — одному богу известно! А я же отдал последнее! Две чернобурые лисы! Прекрасное шерстяное белье! Три бутылки коллекционного французского коньяку! Господи боже мой, кто мне вернет все это? Где я возьму вещи, чтоб наладить отношения с новым редактором? Ответьте — мне, вы, выразитель общественного мнения!