Новые парижские тайны - [41]

— Не считая пройдох!

Бедные пройдохи! Это те, кто больше не в состоянии жить, кто хотел бы успокоиться раз и навсегда: чтобы наверняка попасть в какой-нибудь приют, они, выбрав место пооживленнее, симулируют обморок.

Десять часов: у заставы Сент-Уэн столкнулись два грузовика; один из них, с полным баком бензина, вот-вот загорится.

Одиннадцать: телефонный звонок.

— Алло! Обморок.

Но на этот раз не старичок и не старушка, а молодой восемнадцатилетний бельгиец, который приехал в Париж искать счастья и упал от истощения.

Полдень. Солнце сияет. Трое полицейских грубо вталкивают в участок человека. Один из стражей порядка кладет на стол странный, отточенный как бритва нож, которым этот субъект вырезал в метро карманы.

Вокруг нас живут двести тысяч человек, богатых и бедных: они заполняют бистро и кабаре, живут в квартирах, огромных доходных домах и бараках; все, что с ними происходит, сводится к нескольким строчкам в регистрационном журнале, причем в различных кварталах Парижа записи эти будут разные, потому что каждый живет своей жизнью с собственными драмами, происшествиями, преступлениями.

Преступность? Тут XVIII округ побивает все рекорды: 9 умышленных убийств за 1935 год, одна восьмая всех преступлений, совершенных в Париже. Может, вы думаете о хулиганах с площадей Бланш или Пигаль, о бледных проходимцах с бульваров Шапель или Барбес или о «крепких орешках», которые именуют себя «головорезами»? Если вы скажете об этом бригадиру, он посмотрит на вас со странной улыбкой. То же случится, упомяни вы о домах с большими номерами на бульваре Шапель, в дела которых полиция никогда не вмешивается. Живущие там люди сводят счеты между собой сами, услышать о них можно только случайно.

Нет! Этой субботней ночью вызовы будут, сегодня день выдачи жалования; поступят они и из верхней части района. Машина, как обычно, уедет, но привезет лишь раненого или труп. Хорошо еще, если этот раненый сможет назвать свое имя и возраст и если он вообще понимает по-французски.

Это все португальцы, арабы, цыгане, которые завязывают драки по им одним известным причинам — из-за депо или женщины. Поножовщина. Когда машина дежурной приезжает на место происшествия, на какую-нибудь немощеную улочку, где бродят одичавшие собаки, полицейские могут лишь подобрать жертву: вокруг нее пусто. Вот в середине ночи в участок является араб.

— Я поссорился с женой, — заявляет он. — Она убила себя, ножом в сердце.

Машина уезжает. В префектуре загорается лампочка. Полицейские останавливаются в переулке у хибарки; какие то тени разбегаются в разные стороны. Рядом с мертвой, француженкой, только двое плачущих детей — четырех и шести лет.

— Это папа убил маму…

Из совершаемых здесь ежегодно в среднем шестидесяти девяти убийств двенадцать приходятся на долю уроженцев Северной Африки.

А Монмартр… Я вроде сказал, что это спокойная деревушка? Бригадир в расстегнутом мундире знает почти всех своих клиентов. Эпилептик, припадки у которого случаются в местах, где можно вызвать сочувствие прохожих… Полдюжины шулеров, «работающих» на барахолке… Проститутки — эти всегда одни и те же. У них даже не спрашивают имени; у каждой есть, так сказать, свое место в кутузке. Что касается пьянчуг, тут тоже есть свои ветераны, маньяки, напивающиеся каждую субботу и регулярно заканчивающие ночь в участке. Только самоубийцы, естественно, меняются, но и они похожи друг на друга не меньше, чем те, кто попадает в рубрику «переход» и «обморок». Это тоже старики! Старухи! Они не пользуются ни револьвером, ни вероналом — вот доказательство, что они стары и бедны. Женщины травят себя газом или угорают у печки. Некоторые мужчины, родившиеся в деревне, предпочитают вешаться. Другие — за год их бывает около сотни — поступают еще проще: так как живут они в верхних этажах, то просто выбрасываются из окна.

Таков Монмартр, настоящий, который на самом деле выше и ночных кабачков, и нескольких сотен пресловутых сутенеров и девиц легкого поведения, Монмартр буржуа, чиновников, прислуги, и в то же время Монмартр старичков и старушек, у которых ничего не осталось, которых сбивает трамвай, потому что они плохо видят, которых сражает холод, которые притворяются, что теряют сознание на улице, чтобы получить место в приюте, а в случае неудачи готовы однажды утром выброситься из окна.

3. Три пули, которые значат очень много. Взмах бритвой. И пять пуль, которые ничего не значат

Полночь. Мэрия XX округа, площадь Гамбетты, неподалеку от Пер-Лашез. В участке выстроились две группы полицейских: пересменка, как в казарме. Как только их товарищи ушли, «ночники» устраиваются поудобнее. Монументальный чайник уже запел; самый молодой полицейский мелет кофе, шестеро остальных устраиваются за столом: двое играют в лото, двое — в шашки, двое «болеют». Тот, что будет выполнять секретарские обязанности, бросает взгляд на последнюю заполненную страницу черного журнала. Ночь обещает быть мирной. Сегодня не суббота, не конец месяца. В кутузке — лишь старая проститутка да двое бродяг, пользующихся гостеприимством полиции. О бродягах можно было бы и не говорить. Их присутствие ощущаешь у самого входа. У них существует свой запах, спутать который ни с чем невозможно; им пропитано большинство парижских полицейских участков.