Новые мученики Российские - [213]

Шли 60 человек заключенных, по мере их приближения мы могли хорошо разглядеть, что все они были истощены от недоедания, от непосильного физического труда. Что же видели? — у каждого из них веревка через плечо: они тянут сани, в июле месяце — сани! А на санях стояла бочка с человеческими испражнениями!..

Сопровождавший конвой, очевидно, не знал, что на территории концентрационного лагеря находится экспедиция. Мы отчетливо слышали приказ конвоя — «лехай и не вертухайся», т. е. ложись и не шевелись. Один из конвоиров побежал обратно в лагерь, т. е. на «фалангу», очевидно они нас посчитали подозрительными, может быть шайкой белобандитов. Б. Н. почему то быстро определил положение заключенных и сказал: «мы продлили им жизнь на несколько минут». Первоначально мы этих слов не поняли. Быть может прошло 15–20 минут и мы были окружены взводом лагерной охраны. К нам приближались стрелки, винтовки держали на боевом взводе, как будто собираясь вступить в штыковой бой. К нам подошли командир взвода и политрук. Они потребовали от нас документы. После проверки документов, они объяснили нам, что эти 60 человек приговорены к расстрелу, как элемент чуждый советской власти.

Уже готова была яма для этих шестидесяти. Политрук предложил нам зайти в палатки; мы зашли в свои палатки. 60 мучеников — это были священнослужители. В июльское тихое утро мы отчетливо слышали многих священников, их слабые голоса доходили до нас. Из числа палачей, кто то спрашивал по очереди становившихся около ямы священников: «Вы последний свой дух совершаете, говори, есть Бог, или нет?»

Ответ святых мучеников был твердый и уверенный: «Да, есть Бог!»

Раздался первый выстрел. У нас, сидящих в палатках, сердца бились… Раздался второй, третий выстрел и т. д. Священников по очереди подводили к яме, стоявшие около ямы палачи каждого священника спрашивали — есть ли Бог? Ответ был один: да, есть Бог! Мы живые свидетели, видели своими глазами и слышали своими ушами, как люди пред смертью исповедывали веру в Бога.

Пройдут быть может еще года, десятилетия, но эта могила на Качугском-Нижнеудинском тракте должна быть найдена. Все и повсюду православные не должны забыть этих святых мучеников, которые отдали свою жизнь за веру.

Священник о. Владимир Качковский

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». (Иоан. XV, 13).

До ареста о. Владимир был священником в одном из небольших сел левобережной Украины и получил от ГПУ пять лет концлагеря за христианскую проповедь.

ГПУ, узнав, что в небольшую сельскую церковь сходятся крестьяне из всех окрестных деревень, чтобы послушать поучения, почуяло в его лице нежелательного «пастыря людских душ», и бедный о. Владимир моментально оказался в рядах «антисоветских агитаторов».

Однажды, вернувшись с работы, о. Владимир не нашел на обычном месте полученного на весь день куска хлеба. Но не разгневался, даже не погрустил, а только махнул рукой и промолвил:

«Бог с ним, может быть кто-нибудь по ошибке взял…»

Однако, против его желания, пропажа хлеба взволновала всю командировку. Дело в том, что украсть мог лишь «урка», а среди них существует неписанный закон, гласящий, что кража арестантского «пайка» является тягчайшим преступлением против товарищества и карается самым беспощадным образом (я не говорю о доносах, ибо доносчиков «урки» убивают безусловно).

«Следствие» о пропаже хлеба взял в руки один из главарей «урок» и неведомыми для нас путями виновный был быстро обнаружен. Похитителем оказался тощий, заморенный воришка по кличке «Сенька-Шкет». Когда разъяренные «урки» притащили перепуганного, дрожащего «Шкета» к лежавшему уже на своем месте о. Владимиру, я впервые увидел, как изменилось его лицо, какой глубокой внутренней болью налились его добрые, лучистые глаза.

Протянув руку, он привлек к себе несчастного «Шкета» и стал гладить грязную, всклокоченную голову мальчугана. «Урки» даже оторопели в первый момент, но когда они попытались вырвать Сеньку из рук о. Владимира, чтобы «проучить» его, или проще говоря — избить смертным боем, то кроткий батюшка словно преобразился. Прикрыв собою «Шкета», он выпрямился, стал выше ростом и твердым звучным голосом проговорил: «Я запрещаю вам трогать этого ребенка. Он не украл моего хлеба, а я сам дал ему… Ступайте с Богом»…

Очевидно в его тоне действительно было нечто повелительное, ибо даже матерые «урки» растерянно попятились назад и, скрывая неловкость под циничными шутками, отправились в свой угол.

Вечера теперь мы стали коротать втроем: «Шкет» усаживался в ногах у «бати». Я тоже полюбил это вечернее время, с наслаждением слушая о. Владимира, повествовавшего о жизни и страданиях Спасителя, о подвигах жертвенной любви первомучеников. Иногда «батя» переходил на более близкие нам примеры подлинного, высокого героизма. Особенно запомнился мне его рассказ о беспримерном мужестве солдата Архипа Осипова, который он заключил словами: — «Помни, дружок, что нет выше любви, чем жизнь положить за други своя». Нужно отметить, что постепенно вся землянка стала прислушиваться к беседам о. Владимира и самый отъявленный «урка» не осмеливался прерывать его речи неуместной шуткой или замечанием.