Новые мифы мегаполиса - [31]

Сумерки тем временем стали гуще, зачернилились.

Надо было включить свет, но он медлил, прислушиваясь к себе.

И вдруг — внезапно, в единый миг — еще одно зрение открылось у Джера. Как приходит к бегущему второе дыхание, так у Джера словно второй раз открылись уже открытые глаза. Или — как ныряльщик без маски размыкает веки, и ему является непривычный мир.

Кто-то лежал на топчане. Вот что увидел Джер.

Прежде не было важным — сейчас вдруг прорезалось.

Комната стала другой. Обрела новый центр.

Человек был посредине ее.

Джер — сбоку, наблюдал, вынесен за скобки.

Человек пошевелился. Откинул покрывало. Сел.

Девушка.

Светилось в полумраке нежно-фарфоровое тело.

— Ты… — прошептал Джер.

Он был уже рядом, хотя не помнил, чтоб двигался. Впрочем, это очень маленькая комната. Два шага — и он совсем близко.

Девушка подняла взгляд, посмотрела на него.

Посмотрела…

В него.

— Ты! — сказала она утверждающе.

Она была Джер.

Она узнала его.

Он узнал ее.

Джер узнали себя.

— Я, — сказали Джер.

Вселенная вздохнула и отвернулась, ненужная.

Джер был наг, и Джер была нага, и нагота их не имела значения, но несла смысл. Они вошли друг в друга как в теплую реку, и волны любви подхватили их и повлекли, раскачивая, вниз, вниз, вниз по течению и вынесли в океан, и шумный прибой швырнул их на берег и накатился еще, и еще, и схлынул…

Шершавый топчан был знакомым, родным, уютным. Джер потянулся, уперся ладонями в стенку… это уже было с ним, сегодня, недавно, давно, в предыдущей жизни, мгновение назад. Пол холодил ступни.

На сей раз Джер точно знал, где мелки и бумага.

Слова окончательно стали лишними. Даже слово «я», даже слово «ты» — неуклюжие, громоздкие как динозавры, безнадежно вымершие за ненадобностью.

Джер шагнул сквозь портал двери в прихожую. Она-Джер скользнула мимо него, зажгла свет в кухне, смахнула со стола крошки. Джер опустил на стол стопку бумаги, потянул к себе верхний темно-кремовый шероховатый лист.

Мимолетно отметил, что она-Джер взяла красный мелок, это хорошо, потому что ему нужен лиловый…

Понимание в нем окрепло и обрело статус сообщения.

«Я хочу сказать», — подумал Джер — и провел первую линию.

Штрихи ложились с безошибочной неровностью.

Он был бог рисуемого мира. Он был всё. Он не мог ошибиться.

Джер сотворил сиреневые сумерки, заключенные в сложный объем комнаты — замкнутый и распахнутый одновременно. Плоскость топчана перечеркивала комнату, являя свой истинный смысл в мире вещей — служить опорой. Два силуэта, мужской и женский, держась за руки, повисли над плоскостью, под углом к ней. Ну разумеется, они могли летать. Они всплывали к потолку в воздухе, напитанном цветом…

Джер взял другой лист.

Сегодня он легко рисовал воздух, разноцветный, любой — наверное, потому, что времени не существовало здесь и сейчас, и воздух перестал быть мимолетен, позволил себя рассмотреть. В нем недвижно танцевали призраки, сверкающие с изнанки, матовые на поверхности. Теперь Джер понял, как они отбрасывают блики, будучи невидимы и не будучи вовсе… Понял — и наполнил воздух искрящимися гранями. Он мог всё.

Только пространство не давалось рисовать себя — бумага не вмещала больше четырех измерений, а Джер видел больше.

Он взял еще лист. И нарисовал дверь.

Пространство физики распахнулось в пространство символа.

Джер нарисовал дверь закрытую: неизвестность, тайна.

Нарисовал дверь приоткрытую: возможность, обещание.

И дверь распахнутую, из которой струится сияние: постижение, переход.

Джер задохнулся, потому что забыл дышать. Закружилась голова. Он выронил мелок, откинулся на табуретке, прислонился спиной к стене. Открытая ДВЕРЬ! Ему казалось, что он постиг смысл всего на свете, вобрал мудрость всех религий, в единой вспышке озарения нашел символ символов, способный объяснить каждому… каждому!.. как жить и зачем.

Краем глаза Джер заметил движение.

Девушка придвинула к себе его рисунок с приоткрытой дверью. Занесла мелок… Джер хотел крикнуть — не мог издать звука, хотел вырвать у нее лист — не мог шевельнуться. Ужас объял его. Заколдованный и немой Джер смотрел, как девушка рисует бабочку — яркую, оранжевую. Стилизованный контур напоминал амперсанд или искаженную восьмерку. Бабочка получилась чуть правее и выше двери, непонятно — то ли она прилетела оттуда, с той стороны, то ли хочет влететь…

«GeR», — расписалась девушка в углу рисунка.

Джер почувствовал… Он не мог понять, что почувствовал. Джер не знал, счастлив он или умирает. А может быть — умирает и счастлив.

Безумие подмигнуло ему.

Бабочка… так давно это было и так по-детски. Теперь, когда Джеру открылась суть символа двери, смешно рисовать бабочку. И все же она несет смысл, добавляет рисунку иную трактовку. Разве так может быть? Разве способен он, Джер, мыслить одновременно по-разному? Противоречить себе? Дополнять себя?

Джер шевельнулся, ломая оцепенение. Взял чистый кремовый лист.

Рисунок уже был там, ясно видимый, осталось лишь навести контур.

Силуэты мужчины и женщины перед дверью.

Дверь открывается.

Сияние.

Джер отдал лист девушке.

Она держала наготове лимонно-желтый мелок…

…На рассвете у них кончилась бумага. Джер оставил девушку-себя спящей на топчане и ушел, прихватив пару баллончиков краски из обнаруженного запаса.