Новые мифы мегаполиса - [30]

— Ну вот… — начал он деланно легким тоном и вдруг заметил, что Сью плачет.

Она плакала совершенно беззвучно. Слезы возникали как по волшебству, сразу огромные, круглые, повисали на ресницах и дождинками срывались вниз.

— Из-за меня, — прошептала Сью. — Ты взять уже второй джер — из-за меня.

С легким чмокающим звуком отпала от виска психомаска.

— Не плачь, — сказал Андрей. — У нас мало времени. Практически нет.

Он как мог скопировал ее интонацию — и Сью улыбнулась сквозь слезы. Андрей взял бутылку, твердой рукой налил вина в чашки. Протянул Сью ту, что с медвежонком, поймал еще одну несмелую улыбку — угадал, значит.

— Я люблю тебя, — сказал Андрей.

— Я люблью тебья, — старательным эхом откликнулась Сью.

Глухо стукнули чашки.

Терпкой сладостью обжег губы кагор.

Но поцелуй оказался слаще и крепче.

Они целовались взахлеб, самоотверженно и отчаянно, неумело и жадно, как будто первый раз в жизни. Или нет — в последний.

Или — в первый и последний одновременно.

«Навсегда» и «никогда» сплелись и перепутались, как сплелись и перепутались пальцы, волосы, дыхание…

Никогда Андрей так не хотел женщину.

Маленький топчан храбро подставил им жесткую плоскость, и они рухнули туда, как горящий самолет на тайный аэродром.

Одежда облетела с них как шелуха — и вот они обнимают друг друга нагие, и дыхание прерывается стоном, и тела ищут способ слиться воедино, словно две реки — в одну.

И — находят.

Сью, тоненькая и гибкая. Андрей, сильный и жесткий.

Сью, порывистая и ласковая. Андрей, терпеливый и непреклонный.

Без слов, только движения, танец тел, слияние душ.

Снова поцелуй — как рождение, как агония, как вся длинная короткая жизнь, уместившаяся между тем и этим.

Вокруг могла взрываться Вселенная, распадаться на атомы — они бы не ощутили, не заметили.

…Они взорвались сами.

Андрей закричал, и ослеп от эха своего крика, и оглох от вспышек в глазах, а Сью что-то беззвучно шептала на выдохе и всхлипывала на вздохе, и слабые эти звуки были слышней его крика. Андрей чувствовал себя ракетой фейерверка, бабахнувшей в черном небе и неудержимо рассыпающей цветные огни. Он хотел удержать, продлить, сделать вечностью этот миг — и был не властен. Вспышка! Еще! Последняя…

— Оооу, — тихо сказала Сью, как-то удивительно не по-русски.

— Милая… — прошептал Андрей… или ему показалось, что прошептал, потому что он уже плыл, ускользал, покачивался лепестком-лодочкой на невидимых волнах.

Последнее, что он почувствовал, было жёстко-колючее, странно знакомое слово, сказанное будто у самого уха чужим мужским голосом. Слово и порядковый номер.

Джер-второй

Джер просыпался долго. Долго-долго-долго. Минуты три, наверное. Или вечность. Впрочем, какая разница?

Сначала пришли звуки. Чье-то тихое, едва слышное дыхание совсем близко. Звуки капающей воды неподалеку. Вода капала с высоты на металлическую поверхность — то часто-часто, то совсем редко. Дыхание человека рядом с Джером было равномерным.

Затем Джер ощутил тело. Свое тело.

Тело было счастливо жить. Оно словно мурлыкало изнутри, довольное. Сытое? Нет, по-другому довольное. Телу было томно и хотелось размяться — но только не вставать, нет пока.

Джер потянулся, с наслаждением и неким любопытством. Наслаждение шло от тела, любопытство — от разума. Чувства сказали, что он лежит на шершавом, умеренно мягком. Прогибаясь, Джер закинул руки за голову, уперся в стенку, съехал спиной по шершавому — и ощутил пустоту, сначала под пятками, а потом и под коленками. Несущая плоскость была короткой, ему не по росту. Ноги согнулись, Джер почувствовал ступнями холодный пол, напряг пресс — и вот уже оказалось, что он сидит, и глаза как-то незаметно сами собой открылись и смотрят вокруг.

Мир встретил его сумерками.

Крошечная, как шкатулка, комната была наполнена особым сумеречным светом, словно инопланетной водой. Это был час призраков и духов, струящихся вокруг и вне, невидимых, но странным образом бросающих блики на стены, кресло, стеллаж, топчан… Открытая дверь казалась порталом в иной мир, белая краска слабо флюоресцировала, ловя нездешний отсвет.

Джер затаил дыхание, чтобы не спугнуть себя.

Еще чуть-чуть, и он будет знать, как рисовать это ощущение. Свет ниоткуда, тени невидимок… прозрачная густота воздуха… Сияние — белое, но лиловое… Слова не имели смысла, смысл был в его глазах, на дне колодцев его зрачков. Джер видел смысл, его не получалось назвать вслух, но можно было попытаться… попробовать…

Джер вскочил. Здесь! Должно быть! Что-то, на чем… Неважно что!

Ведомый инстинктом, как охотничий пес, он отодвинул кресло — и там, в потемках под стеллажом, почти на ощупь нашел стопку листов а-третьего формата… бумага была темно-кремовая, плотная, шероховатая… ооо, богатство! У Джера защекотало на языке, такая была бумага… И уже веря в свое счастье, он безошибочно сунул руку еще глубже, в неизвестность и пыль, и — ликующий — вынул коробку с пастельными мелками! Экстаз!!!

Теперь он не торопился. То, что пришло, никуда не уйдет. Понимание вечно. Он закрывал глаза — и видел, он открывал их — и продолжал видеть.

Бережно и не спеша Джер положил мелки на полку, бумагу — на кресло. Поднялся с колен.