Новые мелодии печальных оркестров - [8]

Понимающе кивая, Джим встал.

— Думаю, нам с Хьюго пора двигаться. За вечер нужно бы добраться до Балтимора.

— Дорога неблизкая.

— Хочу сегодня заночевать на Юге.

Вместе они пошли по тропинке, мимо лужайки с дурацкой статуей Дианы.

— Видишь ли, — осторожно добавила Амантис, — в наших краях, чтобы быть принятым в обществе, необязательно быть богатым. Точно так же, как у вас в Джорджии… — Она оборвала себя. — А ты не вернешься на следующий год и не откроешь новую академию?

— Нет, мэм, увольте. Твой мистер Харлан говорил, я мог бы продолжать с этой, но я ответил «нет».

— Разве ты… разве ты на ней не заработал?

— Нет, мэм. У меня достаточно своих денег, чтобы вернуться домой. Одно время дела пошли в гору, но я слишком много тратил на себя, а тут еще арендная плата, аппаратура, музыканты.

Джим не счел необходимым упомянуть, что мистер Харлан пытался всучить ему чек.

Они подошли к автомобилю в тот самый миг, когда Хьюго вбил последний гвоздь. Джим открыл кармашек на дверце и извлек оттуда бутылку без этикетки с беловато-желтой жидкостью.

— Я хотел сделать тебе подарок, — произнес он неловко, — но не успел, деньги кончились, так что, наверное, пошлю что-нибудь из Джорджии. А вот это возьми на память. Вряд ли тебе стоит это пить, но когда ты будешь в обществе, то, может, захочешь угостить кого-нибудь из молодых людей добрым старым виски.

Она взяла бутылку.

— Спасибо, Джим.

— Не за что. — Он обернулся к Хьюго. — Думаю, нам пора. Верни леди ее молоток.

— О, можешь взять его себе. — К горлу Амантис подступали слезы. — Разве ты не обещаешь вернуться?

— Когда-нибудь… может быть.

На миг его взгляд задержался на ее желтых волосах и голубых, затуманенных сном и слезами глазах. Сев в автомобиль и поставив ногу на сцепление, он полностью преобразился.

— Ну что ж, мэм, прощайте, — объявил он с подчеркнутым достоинством. — Мы отправляемся зимовать на Юг.

Взмах его соломенной шляпы был направлен в сторону Палм-Бич, Сент-Огастина, Майами. Его камердинер завел рукоятью двигатель, устроился на сиденье и заодно с автомобилем отчаянно завибрировал.

— Зимовать на Юг, — повторил Джим. Потом добавил мягко: — Ты самая красивая девушка, какую мне доводилось видеть. Возвращайся к себе, ложись в гамак и баю-бай… баю-бай…

Его слова прозвучали чуть ли не колыбельной. Джим отвесил Амантис поклон, глубокий и величественный, объявши этим блестящим знаком почтения целиком весь Север.

Окутавшись несообразным облаком пыли, они тронулись в путь. Амантис видела, как незадолго до ближайшего поворота они остановились, вышли из машины и стати прилаживать верхнюю ее часть к нижней. Не оглянувшись, снова сели. Поворот — и автомобиль скрылся из виду, оставив за собой только редкий бурый туман.

1923

Даймонд Дик (перевод Л. Бриловой)

Весной 1919 года, когда Дайана Дики возвратилась из Франции, ее родители думали, что за прежние прегрешения она расплатилась полностью. Она прослужила год в Красном Кресте и, как предполагалось, заключила помолвку с молодым американским летчиком, персоной заметной и весьма привлекательной. Большего нечего было и желать; от сомнительного прошлого Дайаны не осталось ничего, кроме ее прозвища…

Даймонд Дик! — именно этим именем вздумалось назваться в десять лет тогдашней тоненькой черноглазой девочке.

— Я Даймонд Дик, и все тут, — настаивала она, — а кто будет звать меня по-другому, тот дурья башка.

— Юной барышне такое имя не к лицу, — возражала гувернантка. — Если уж хочешь имя как у мальчика, тогда почему бы не назваться Джорджем Вашингтоном?

— Потому что меня зовут Даймонд Дик, — терпеливо объясняла Дайана. — Не понятно разве? Пусть зовут меня Даймонд Дик, а не то у меня будет припадок — все тогда пожалеете.

Кончилось тем, что она добилась и припадка (настоящей истерики, которую приехал лечить недовольный специалист по нервным болезням из Нью-Йорка), и прозвища. Закрепив за собой последнее, Дайана стала трудиться над выражением лица, копируя его с мальчика — подручного мясника, который доставлял мясо к задним дверям гриничских домов. Она выпячивала нижнюю челюсть и кривила рот, демонстрируя часть передних зубов; голос, исходивший из этого пугающего отверстия, был груб, как у отпетого уголовника.

— Мисс Кэразерс, — говорила она глумливым тоном, — ну что за бутерброд без джема? Или вам по шее захотелось?

— Дайана! Я сию минуту расскажу все твоей матери!

— Да ну! — мрачно грозилась Дайана. — Вы что, заряд свинца схлопотать захотели?

Мисс Кэразерс беспокойно поправляла челку. Ей делалось немного не по себе.

— Хорошо, — говорила она неуверенно, — если тебе хочется вести себя как побродяжка…

Дайане этого хотелось. Экзерсисы, которые она совершала ежедневно на тротуаре, соседи принимали за новую разновидность игры в классики, меж тем на самом деле это было начальной отработкой «апаш-слауча». Преуспев в нем, Дайана стала выплывать на улицы Гринича шаткой походкой, лицо (половина скрыта за отцовской фетровой шляпой) дико кривлялось, туловище дергалось из стороны в сторону, плечи ходили ходуном — стоило на нее засмотреться, как у тебя начинала кружиться голова.

Поначалу это было смешно, однако, когда речь Дайаны расцвела чудными непонятными фразами, относящимися, по мнению самой девочки, к уголовному жаргону, родителям стало не до шуток. Прошло несколько лет, и Дайана еще больше усложнила положение, превратившись в красавицу — миниатюрную темноволосую красавицу с трагическими глазами и низким воркующим голосом.