Новые материалы для новейшей истории Славян вообще и Славяно-Руссов до рюриковского времени в особенности с лёгким очерком истории Руссов до Рождества Христова - [4]

Сходство имён в легендах с именами историческими и хотя самые легкие намеки древних на подобные описанным в тех легендах события, а вместе с тем сходство местностей, породивших такие легенды, с местностями историческими, и сходство обстоятельств дозволяют делать и выводы исторические, причём только боги разоблачаются в обыкновенных людей.

Разумеется, что если бы в скандинавских легендах заключались имена героев индийских или африканских, то трудно бы было и предполагать соотношение этих имён с историей, тогда бы отнесено было это к случайному созвучию слов.

Но совсем не то, когда речь идёт о двух соседних народах, об их взаимных распрях и битвах и когда и сами события расположены в таком порядке, что они приближаются к нашей хронологии, и особенно, когда вывод делается о народах, описанных в легенде врагами и противниками; ибо противников древние писатели старались всегда унижать, а потому извлечение действительного быта из этой стороны не представляет опасности, что мы извлечём панегирик, но, без всякого сомнения, получим выводы о бывалом.

Действия, приписанные преданиями каким-либо лицам, бывают, по обыкновению, всегда преувеличены; но до этого нам и дела нет; если мы встретим в скандинавской саге имя Ярослава, то, не обращая внимания на все приписанные ему действия, мы можем смело заключить о бывших в его время каких-либо отношениях Руссов со Скандинавами или о достопамятности его действий, сохранивших его имя в сказаниях инородцев. - Если сага говорит о битвах Скандинавов с Руссами, мы не верим подробностям этих битв, но не смеем отвергать ни существования Руссов в то время, ни их войн со Скандинавами. А если в легенде упомянуты и местности, то мы знаем и то, где тогда Руссы имели свою оседлость.

Но если, например, в легенде скандинавской Аттила описан человеком правдивым и мудрым, а в истории Римлян - злодеем, то мы поверим легенде, а не истории, которую писали ненавистники Аттилы, и в такое время, когда считалось делом не только обыкновенным, но даже необходимым унижать своего врага до того, что из истории делалась эпиграмма или сатира.

Илиада есть также легенда; в ней также много вымысла, но вместе с тем в ней ясно раскрыты и лучше, нежели в истории, последняя борьба Трои и ее падение. Подобно этому сказание о Царе Лазаре. - Даже сказки о Бове королевиче и царе Додоне заключают в себе историческое отношение; первая входит в историю третьего Одина (исторического) и русской царевны Рынды, а вторая есть пасквиль Славян на князя Бодричей (Obodriti) Додона, соединившегося с Карлом Великим против Поморян и Полабов и погибшего, вероятно, от руки подкупленного убийцы.

Сами песни народные много содействуют в объяснении славянской истории; в них почти всегда резко определяется местность события, например, синим морем, хвалынским, Дунаем, Доном, разными городами и пр.; из них мы извлекаем мифологию народа, храбрость его, битвы, оружие, одеяние, обычаи, пристрастие к мореплаванию и многие другие черты общественного и частного быта.

Нет сомнения, что сплошное и безотчетное верованье во все такие сказания есть грубая ошибка. Строгая критика должна разбирать такие и подобные тому источники, прежде нежели позаимствуется из них что-либо для пополнения истории; однако же должно заметить, что иногда даже один подобный вывод может служить связью разорванной исторической нити и явления, казавшиеся как бы отрывками или эпизодами в истории, привязывает к источнику своему. Одним словом, для историка, следящего за событиями темными, преувеличенными или еще нейтральными, по неопределению их отношения к тому или другому периоду, племени или народу есть особенный такт, заставляющий верить или не верить легенде; это такт наглядности, диверсия исторических попыток, случайное столкновение двух следователей на одном пути.

Но отвержение несомненных фактов по одному только предубеждению или пристрастию и причисление их к сказкам есть уже дело постыдное и бессовестное! Такой писатель ставит себя на чреду лжеца и клеветника и недостоин титула историка! - Бывают, конечно, случаи, что факты ускользают, если можно так выразиться, из-под обзора дееписателя, потому что события раскидываются иногда чрезвычайно ветвисто и от того весьма трудно бывает при таких обстоятельствах сконцентрировать их в одном фокусе. В таком случае писатель неповинен в упущении; он может пропустить и много фактов от одного недосмотра, особенно если народ так огромен, что занимал добрую половину целой части света, и так разнообразен, что проявляется под сотней разных имен, в разных, отдаленных друг от друга концах, на разных степенях развития гражданственности и в соприкосновении с совершенно различными между собой народами - каково было и есть племя Славянское.

Но скептицизм некоторых западных писателей дошел до того, что они с каким-то диким обаянием хотели уничтожить не только легенды, касающиеся народа Славянорусского, но и в самых летописях его старались оподозрить те места, которые ясно говорят нам о самобытности Русской или выражают какую-либо изящную черту его, выходящую за пределы обыкновенной жизни. - Но странное дело: этот скептицизм домогается затмить в истории Русской всё прекрасное и самобытное, а в западной истории он отвергает только все дурное. - Так, например, он отвергает в наших летописях высокую черту характера народного, сознавшего свою немощь от разлада многих властей своих и для приведения всего в прежний порядок призывающего к себе самодержавного владыку; а во французских летописях, говорящих о сожжении Жанны д’Арк, совершившемся при многих тысячах свидетелей и в большом городе Франции, он отвергает сожжение. Вот образец западного скептицизма!