– На колени! – крикнул Коля, – вот весело!..
– На колени! – забасил Сергей. – Пиль!..
Я быстро опустился и, взяв её руку, чуть коснулся губами.
– Браво, великолепно, – засмеялся Сергей. – Теперь он твой Дон Кихот, Настя.
– А она – Дульсинея, – подхватил Коля.
Мы уселись. Лицо у меня горело, и я чувствовал в себе силу и гордость орла. Дрожали мои колени.
– Теперь, – произнёс Сергей, когда наступила тишина, – рассказывай, зачем ты пришёл.
– Ты встретил Стёпу, – помогла мне Настенька, заметив, что я затрудняюсь.
– Ах, да, я встретил Стёпу. Он говорил о Странном Мальчике.
– Кто это – Странный Мальчик? – заинтересовалась Настенька.
– О, это такой славный, дивный мальчик, – с жаром ответил я, повернувшись к ней и радостно смотря на неё. – Он сын царя.
Сергей засмеялся, а я, глядя на задумчивое, затуманившееся лицо девочки, ещё с бо?льшим жаром проговорил:
– Ты бы его полюбила, его нельзя не любить. Он чудесный, он нежный, он странный.
У меня зароилось, как воспоминание о боли, всё, что меня мучило и занимало, и, взглянув на Сергея, я робко спросил:
– Ты думал о жизни, Сергей?
– О жизни! – повторила Настенька, всплеснув руками.
– О жизни?.. – презрительно переспросил Сергей. – Что можно думать о жизни?
– Это действительно чудесный мальчик, – задумчиво произнёс Коля. – Я его боялся. Мы давно обещали зайти к нему, но отец никогда не простил бы, если бы узнал об этом, и мы не решались.
– Разве к нему нельзя ходить? – спросила девочка.
– Отец не любит знакомств с бедными.
– Так он бедный? – заинтересовался вдруг Сергей.
– Мы пойдём к нему, Сергей, – вспыхнула Настенька. – Гадко у вас дома. Папа нам не запрещает, и я люблю бедных. Ужасно люблю. Противно у богатых. Люблю папку своего.
Сергей тряхнул волосами и задорно сказал.
– Я люблю бедных. Мы богатые, но любим бедных.
– И я люблю, – вспыхнул Коля, – очень люблю: больше, чем богатых.
– И я, и я! – с неостывающим жаром крикнул я.
– Мы любим бедных, – с воодушевлением произнесла Настенька и, как будто давала клятву, подняла руку.
– Мы любим бедных! – крикнули мы хором за ней; и было так, будто она показывала их, а мы знали, за что любим, и она одобряла.
– И не любим богатых, – решительно закончила она.
– И не любим богатых, – повторили мы за ней.
Я готов был поклясться, что не люблю богатых: так искренно, ясно чувствовалось это теперь, когда мы прокричали эти слова.
– Что же случилось со Странным Мальчиком? – вспомнила Настенька.
– Странный Мальчик очень болен и просил Стёпу позвать нас. Я не обещал…
– Разве Стёпа бывает у него? – изумился Коля.
Я вспомнил, как Стёпа ударил его, и только теперь удивился тому, что они сблизились.
– Ведь оба бедные, – подумал я, – отчего же не сблизиться.
– Мы пойдём к нему, – решительно произнёс Коля.
– Может быть, им есть нечего, и я принесу, – сказала Настенька.
– А папа? – струсил я, взглянув на Колю.
– Ну, и папа. Он не узнает.
Сергей дал план, что делать, и назначил день, когда пойти. Никто не возражал, и лишь только вопрос был решён, мы вышли из «котла». Под руки все, как старые товарищи, мы обошли вторую площадку. Настенька держалась возле Коли, задумчиво смотрела на море, и я, глядя на неё, вспомнил пленницу из белого домика… «Нет, эта лучше», – думалось мне. Ужели я так вырос? Холодом веяло от одинокого домика на противоположной горе, и казалось, те белые, правильно сложенные камни, стерегут мертвецов – прежнего Павочку, пленницу… Я чувствовал нехорошее в душе, и что-то упрекало, стыдило меня. Но рядом со мной шла Настенька, такая добрая, ласковая; шёл Сергей, самоуверенный, крепкий, и в том, что они любили меня, я находил себе оправдание.
– Я его боялся, – говорил Коля, вспоминая о Странном Мальчике, – и даже отец не мог ответить на его вопросы.
И так, идя в шеренгу, всё более внимательные, незаметно то я, то Коля, рассказали всё, что знали об Алёше, – и скоро он стал так близок, будто он давно был нашим и с нами. Мы говорили его словами, иногда словно спрашивали у него ответа, и сами, мучаясь, возражали, неуверенные, так ли бы он сказал, так ли думал.
– Это, действительно, странный мальчик, – выговорил Сергей, сдавшись, наконец. – Что же, правда ли, что мы здесь вчетвером гуляем, разговариваем, смотрим на море, или неправда?
Мы взглянули друг на друга испуганные, и все мы были бледны.
Тени выползли из всех углов горы, стали перед нами, угрожали, говорили о недобром, непонятном, говорили таинственным языком о пределах жизни, о правде и лжи, – а темневшее небо, непроницаемое и молчаливое, хранившее все дорогие и важные тайны, и никому не открывавшее их, загадочно и бесстрастно висело над нами. Хотелось плакать, молиться кому-нибудь, чтобы не было этой тишины, этого леденящего холода в душе, – хотелось оправдания, согревающей, родной любви, чьей? – разве я знал в эту минуту.
– Что такое жизнь? – взволнованно спросила Настенька, всматриваясь в море, покрытое тенями, светлыми, зелёными, – словно гигантскими плёнками.
– Что такое жизнь? – с досадой повторил Сергей, удивляясь, что не находит ответа на этот простой вопрос.
– Это знает Странный Мальчик, – с жаром ответил я, – он был «там».
