Новые центурионы - [15]

— Входите, входите, джентльмены, — сказала, гнусавя, морщинистая старушенция с перевязанными ногами и в платье тусклого оливкового цвета.

Они взошли один за другим на крошечное крылечко и продрались сквозь заросли из комнатных папоротников и цветов. — Сюда, сюда, — улыбнулась она, и Серж с удивлением обнаружил, что у нее полон рот зубов. В том, что они у нее свои, не возникало сомнения. В ее возрасте совсем не грех остаться и вовсе без зубов. Шея ее обвисла под тяжестью толстого зоба. — Не так уж и часто по нынешним временам приходится нам встречаться с полицией. — Она опять улыбнулась. — Раньше мы знали любого полицейского из участка, что на Бойл-хайтс. Когда-то я даже помнила кое-кого из них по именам, только они, пожалуй, уже свое отслужили.

Акцент ее напомнил Сержу Молли Гольдберг, и он осклабился, но тут же заметил, что Гэллоуэй, усевшись в дряхлое кресло-качалку перед аляповатым и давно потухшим камином, кивает старушке с серьезным и рассудительным видом. Серж учуял запах рыбы и цветов, духов и плесени, к ним примешался запах печеного хлеба. Он снял фуражку и присел на бугорчатый потертый диван, поверх которого накинут был дешевый «восточный» гобелен. Чтобы меньше кололи сломанные пружины, догадался Серж, ощутив их собственной спиной.

— Меня зовут миссис Уоксман, — сказала старушка. — В этом доме я уже тридцать восемь лет.

— В самом деле? — сказал Гэллоуэй.

— Могу я вас чем-нибудь угостить? Может, выпьете по чашечке кофе? Или отведаете кекса?

— Нет, благодарю, — ответил Гэллоуэй.

Серж покачал головой и улыбнулся.

— Когда-то летними вечерами я любила прогуляться до полицейского участка и поболтать с дежурным. Работал там один еврей, звали его сержант Мелстайн. Слыхали о таком?

— Не приходилось, — сказал Гэллоуэй.

— В то время Бруклин-авеню была великолепна. Посмотрели бы вы тогда на Бойл-хайтс! Здесь жили лучшие семьи Лос-Анджелеса. А потом сюда начали переезжать мексиканцы, и люди ударились в бегство и двинулись на запад. Ну а теперь здесь с мексиканцами остались лишь старые евреи вроде меня. Что вы думаете о той церкви, что вниз по улице?

— О церкви? — переспросил Гэллоуэй.

— Ах! Вы вовсе не обязаны отвечать. Я знаю, вы ведь на работе.

Старушка понимающе улыбнулась Гэллоуэю и подмигнула Сержу.

— Они осмеливаются называть это синагогой, — сказала она ворчливо. — Нет, как вам это понравится? Надо же!

Серж мельком взглянул через окно на залитую светом Звезду Давида над Первой еврейско-христианской синагогой на углу Чикагской улицы и Мичиган-авеню.

— А видите, что там вон, напротив? — спросила старушка.

— И что же там? — поинтересовался Серж.

— Объединенная мексиканско-баптистская церковь, — ответила та, победно кивнув белой как мел головой. — Я знала, что так случится. Я твердила им про это еще в сороковые годы, когда они кинулись переезжать.

— Кому говорили? — спросил Серж, весь внимание.

— Мы сумели бы жить вместе с мексиканцами. Иудей-ортодокс все равно что мексиканец-католик. Мы могли бы жить бок о бок. А теперь взгляните, что мы имеем. Крещеные евреи — это ужасно. Иудеи-христиане? Не смешите меня. Или мексиканцы-баптисты! Видите, как все перемешалось и перепуталось? Теперь нас осталась лишь жалкая горстка стариков. Я и за ограду уже не выхожу.

— Я было подумал, что вы вызвали нас по поводу миссис Хорвиц, — сказал Гэллоуэй, повергнув Сержа в еще большее замешательство.

— Да, все та же история. На свете нет человека, который поладил бы с этой особой, — сказала миссис Уоксман. — Она болтает всем подряд, что ее муж держал мастерскую лучше, чем была у моего Морриса. Ха! Мой Моррис — это же часовых дел мастер. Понимаете ли вы, что это значит? Часовщик — золотые руки! Творец, а не какой-то там жалкий халтурщик!

Старушка встала и принялась сердито жестикулировать посреди комнаты.

Тонкая струйка слюны незаметно для нее скатилась с угла изборожденных морщинами губ.

— Ну, ну, будет, будет вам, миссис Уоксман, — говорил Гэллоуэй, помогая ей вернуться на стул. — Я сейчас же отправлюсь к миссис Хорвиц и потребую от нее прекратить эти вздорные сплетни. А если она заупрямится, что ж, я пригрожу ей тюрьмой.

— Правда? Вы так и сделаете? — спросила старушка. — Только не арестовывайте ее, заклинаю вас. Просто хорошенько ее припугните.

— Мы займемся этим немедленно, — заверил Гэллоуэй, надевая фуражку и поднимаясь на ноги.

— Ну и поделом ей! Сама напросилась, — сказала миссис Уоксман, одарив их лучезарной улыбкой.

— До свидания, миссис Уоксман, — сказал Гэллоуэй.

— До свидания, — пробормотал Серж, надеясь, что напарник не обратил внимания на то, как долго он не мог понять, сколь дряхла оказалась хозяйка. Это и называется, должно быть, старческим маразмом.

— Наш постоянный клиент, — объяснил Гэллоуэй, трогая с места и зажигая сигарету. — Я здесь бывал уже раз двенадцать. Старички-евреи всегда говорят «Бойл-хайтс» и никогда — «Холленбек» или «Восточный Лос-Анджелес».

До наезда сюда чиканос тут была еврейская община.

— У нее есть родные? — спросил Серж, отмечая вызов в журнале.

— Ни души. Еще одна всеми покинутая, — ответил Гэллоуэй. — Уж лучше пусть меня сегодня же пристрелит на улице какая-нибудь задница, чем так вот заканчивать жизнь — убогим, дряхлым и одиноким, как перст.