Новосёлы - [41]

А в конце тетя Клима выступила:

– Стыдно мне… Стыдно, люди добрые… Одно скажу: никакой он не профессор. Это он важности на себя напускает, жестянку к двери приколотил. Обыкновенным преподавателем работал… Выдумал себе какую-то болезнь, чтоб на пенсию раньше уйти. Замучил всех в институте своими жалобами… Студентов не учил, а калечил…

И пошла домой. Медленно так, вогнув голову.

Даже жалко стало тётю Климу.

Люди поговорили ещё о том о сём и разошлись. Только дядя Левон, Жорин папа и незнакомая тётя – избранный домком – стояли возле дядьки с папкой и договаривались, что домкому делать, чтоб всем жилось хорошо и дружно.

А потом по дворам проехал грузовик и сбросил возле соседнего длинного дома четыре песочницы, а возле нашего – две. Не сбросил – Жорин папа и мой папа сняли. Сняли и просто так поставили, потому что места ещё им окончательно не выбрали и не было песка. Генка с Мариной сразу залезли в одну поиграть.

Из дому вышел Женя Гаркавый. В руке – свёрнутое полотенце.

– Кто со мной на гавань? Сполоснёмся немного…

Я, Вася и Жора подбежали первыми. И Павлуша отпросился у мамы. А Жора крикнул папе:

– Я спиннинг побегу возьму!

Жорин папа кивнул: «Ладно…»

И вот мы идём, а Жора держит под мышкой спиннинг и на ходу надувает волейбольную камеру. Надул и дал нести Серёже.

Большая камера стала, как воздушный шар. Серёжа засунул её спереди под рубаху. Переваливается с ноги на ногу, как утка. От смеха лопнешь, на него глядя…

Гавань мы знали уже. Это там, где от Немана отходит заливчик. Приходили туда с дядей Левоном, когда тот собирался писать этюд. А Женя туда каждый день бегает – или утром, или вечером.

– Я буду купаться, пока и снег не выпадет, – говорит Женя дорогой. – Организм привыкнет, и зимой буду окунаться. Прорубь сделаю во льду…

– Го, удивил! – сказал Жора. – Мой папа читал, на каких-то горах живут снежные люди. Дикие… И спят на снегу голые, и едят снег. У них вместо костей лёд.

Мы захохотали над Жориной выдумкой.

– Брехня! – сказал Женя Гаркавый. – Посылали туда экспедицию. Никакого снежного человека или хотя бы обезьяны не нашли.

– Провалиться!.. – хотел дать клятву Жора, но передумал.

– Вот я читал – чистая правда, – сказал Женя. – В Африке есть такое племя, что огня не боится. По раскалённым углям ходят босиком – и хоть бы что. Проверяли – никакого следа на подошвах не остаётся.

– У-ю-юй! – не выдержал я. – Вот если б наши пожарники такими были. Залез бы в огонь и туши спокойненько.

– А ещё есть йоги в Индии. Не племя, а такая группа людей, каста, по-ихнему. Они могут битое стекло глотать и лезвия безопасной бритвы, могут сами себе руки или ноги кинжалами пробивать, и даже кровь не капает. А захотят – могут и не дышать. Одного в гробу закопали на полдня. Откопали, открыли крышку…

Женя обернулся назад, остановился. И мы стали, посмотрели назад. Далеко уже последние домики пригорода. И там, где кончалась улица и начиналась обыкновенная полевая дорога, шла Галка со Снежком…

Женя хмыкнул, повернулся к ней спиной. И так прибавил шагу, что мы побежали за ним, чтоб не отстать.

Серёжа не видел из-за «живота» дороги. Споткнулся – гоп на пузо. Серёжу подбросило, а голова перевесила – клюнул носом в землю. Мы – хохотать, а он ещё нарочно – гоп! гоп! Но уже смешно не было.

Женя раздевался на ходу. Вышли на берег, а Гаркавый уже в одних плавках. Красивые плавки: тёмно-зелёные, около резинки – белые и красные полоски. И булавка зачем-то пристёгнута…

– Ну и что этот ёган? – спросил Павлуша.

– Какой ёган? – удивился Женя.

– Ну, тот, которого живьём закопали.

– А-а… йог, а не ёган. Ничего! Хлопнул глазами, поднялся… Потяну-у-у-улся… Вот так… – Женя развёл руки в стороны и вверх, присел несколько раз, придерживаясь за коленки. – И в воду!

Женя подпрыгнул, выгнулся дугой – бултых! Разошлись большие круги…

Вынырнул он возле другого берега залива, круто развернулся и поплыл к старой барже.

Я попробовал рукой воду – ледяная! Вот тебе и солнце…

– Тёплая! – пощупал Вася.

– Тёплая, тёплая! – подтвердили Жора и Серёжа и начали раздеваться.

Разделся и я до трусиков – хоть позагораю. А Павлуша сбросил только рубашку и майку, остался в штанах.

Серёжа-храбрец глубже, чем до колен, не лез. Нащупывал ногами и руками ракушки-перламутровки, выбрасывал на берег. А Вася то и дело нырял и брызгал на нас. Вынырнет, раскроет рот, вытаращит глаза. А трусы на коленях! Отцовские, наверно, большие, как штаны. Вася поддёрнет их, сложит ладошки ковшиком перед носом и опять – бултых! Серёжа, наконец, осмелел – переплыл на ту сторону заливчика и назад. Потом проплыл туда-сюда и Жора. Вылезли, трясутся, как черти. Взяли спиннинг и втроём побежали подальше – забросить.

А Вася всё нырял…

– Ого-го! – крикнул Женя с баржи и запрыгал на одной ноге, выливая из ушей воду: бум! бум! бум! Железная баржа гудела под ним, как барабан. Это он нам кричал или Галке? Наверно, нам, потому что Галка как шла прямо в лесок, так и исчезла в ельничке.

Я хотел побежать к Жене, залезть на баржу, заглянуть внутрь. Интересно, что там в ней?

Но Вася как раз проделывал цирковой номер, и я помедлил. Засунул Жорину волейбольную камеру себе в трусы, как Серёжа под рубаху. Попробовал нырнуть – кувырк, как утка хвостом кверху. Не ныряется… Ещё раз – кувырк! Пятки сверкнули в воздухе, Васю бросило через голову, перевернуло кверху животом. Поднялся – кхы! кхы! Чуть не захлебнулся…