Новому человеку — новая смерть? Похоронная культура раннего СССР - [27]
Продолжая традицию, заложенную в марте 1917 года в Петрограде, захоронения у Кремлевской стены в Москве вплоть до середины 1920-х годов делали коллективными. Первое захоронение в октябре 1917 года, так же как и похороны жертв революции в Петрограде, вызвало много вопросов, в первую очередь относительно того, действительно ли все торжественно похороненные в братских могилах поддерживали лозунги, под которыми их хоронили. Процедура опознания тел и установления того, к кому принадлежит каждый из погибших — к защитникам старого режима или революционерам, по-видимому, в действительности не была проведена достаточно аккуратно! 50. Из 240 человек, захороненных у Кремлевской стены в 1917 году, точно были известны по именам лишь 57. Однако братские могилы символически объединяли захороненных в них в некоторое единство людей, отдавших жизнь за общие идеалы. Дальнейшие захоронения в братских могилах продолжали демонстрировать это единство. Однако в действительности эти захоронения уже не объединяли людей, умерших в одном сражении. В разные годы в коллективных могилах у Кремлевской стены были торжественно захоронены Инесса Арманд (1920), Джон Рид (1920), Вацлав Воровский (1923), Виктор Ногин (1924) и Петр Войков (1927). Отсутствие индивидуального захоронения отнюдь не свидетельствовало о неуважении к умершему, напротив, захоронение в братской могиле революционного некрополя воздавало ему высшие почести, означало признание его заслуг в общем деле революции. Именно поэтому среди захороненных в общих могилах были не только отдельные известные большевики, но и группы людей, имена которых известны сейчас только узким специалистам, — рядовые рабочие, члены вооруженных формирований периода революции и т. д. Они погребены в революционном некрополе не как отдельные личности, а как часть большого и мощного революционного человеческого потока.
Ил. 5. Кремлевская стена. Открытка. Из личного архива автора Коллективные захоронения продолжались вплоть до 1927 года и закончились после открытия первого крематория в Москве. После этого прах видных государственных деятелей, кремированных в Донском крематории, захоранивался непосредственно в Кремлевской стене. Всего в Кремлевской стене захоронено 115 урн с прахом и, в отличие от похороненных в братских могилах, это всё известные люди. Среди них Г. К. Орджоникидзе, С. М. Киров, А. М. Горький, Н. К. Крупская, И. В. Курчатов, С. П. Королёв, Ю. А. Гагарин, А. Н. Косыгин, М. В. Келдыш, А. В. Луначарский, Ю. Ларин, Л. Б. Красин, К. Цеткин.
Традиция политической агитации через похоронные ритуалы не исчезла после прихода большевиков к власти. Так же как при политизированных похоронах XIX века, во время прощания и похорон В. И. Ленина зимой 1924 года траурные венки были увиты большим числом лент с политическими высказываниями. Так, 44% текстов на траурных венках 151, принесенных в Колонный зал Дома Союзов, содержали прямые политические лозунги: «Бессмертен Ленин в коллективном разуме пролетариата»; «Знамя диктатуры рабочего класса, поднятое тобой, в надежных руках!»; «Тело вождя мы навеки хороним, но дело его никогда». Позже в СССР в целях политической агитации использовались также смерть и похороны С. М. Кирова: прошли многочисленные собрания на заводах, где были приняты коллективные заявления в связи с произошедшими событиями. Эти заявления, чаще всего обращенные лично к Сталину, содержали многочисленные политические призывы бороться «с классовым врагом» и «охранять жизнь вождей, как знамя на поле битвы» 152. К политической агитации во время похорон прибегала и оппозиция второй половины 1920-х годов. Так, гражданская панихида у могилы советского дипломата А. А. Иоффе в ноябре 1927 года в Москве стала одной из последних открытых манифестаций левой оппозиции, во время которой Троцкий произнес последнюю публичную речь перед высылкой из СССР153.
В течение 1917-1918 годов аналогичные революционные некрополи — коммунистические площадки и кварталы — возникают на кладбищах по всей стране, а торжественные захоронения на них также производятся по образцу похорон на Марсовом поле. Таким образом, перформативный потенциал публичных похорон не исчезает и после победы революционного движения. Он позволяет не только превращать похороны в безопасную публичную агитацию, но и создавать по всей стране особые публичные локусы, репрезентирующие единство и силу революционного движения, деятели которого готовы пожертвовать собой ради победы общего дела.
Однако в мире большевистской утопии новый похоронный ритуал приобретает и еще одно, более важное и неожиданное значение. Для революционеров, носителей атеистических взглядов, традиционная семантика похорон как обряда перехода из мира живых в вечный мир умерших была совершенно чуждой. На смену вере в «воскресение мертвых и жизнь будущаго века» в христианском понимании приходит идея строительства мира «светлого будущего» и нового человека, во имя которых приносятся — здесь и сейчас — многочисленные жертвы в ходе революционной борьбы. Каждая жертва, таким образом, приближает новый мир, а революционные похороны становятся публичной манифестацией акта его создания 154. Похороны, лишенные христианской семантики воскресения, похороны материалистические, представляющие смерть как абсолютный конец, влекущий за собой биологический распад человеческого тела «на сумму микроэлементов», превращаются в витальный акт, в акт создания прекрасного мира будущего. Писатель Александр Серафимович так описывает этот «похоронный футуризм» в финале рассказа «Похоронный марш»:
