Новое время — новые дети - [10]

Но мы немного отвлеклись. Вернемся к теме реформ и преступности и подумаем: а такая ли уж это роковая «смычка»? Обязательно ли реформам должен сопутствовать разгул преступности? И войдет ли эта ситуация в нормальное русло, когда наконец–то будет построено гражданское общество, т.е. когда во главу угла будет поставлен Закон? Мы полагаем, что реформы и преступность вовсе не обязательно должны идти рука об руку. Очень многое зависит от того, правое ли это дело (именно правое, а не правовое!) или неправое. И речь здесь идет об ощущении большинства людей, а не группы реформаторов, которые, естественно, должны внушать себе и другим, что они правы, иначе у них не будет энергии двигаться дальше.

Если абстрагироваться от множества конкретных мотивов, толкающих людей на те или иные преступления, то можно выделить фактор, общий, пожалуй, для самых разных преступников: они все несчастливы. Спектр эмоций, конечно, многообразен. Тут и отчаяние, и разочарованность, и злоба, и обида, и зависть, и чувство неполноценности, и презрение к людям, и жажда реванша и еще много–много чего, но все это несовместимо с состоянием счастья, душевной гармонии, радости (в отличие от зло–радства, которое часто сопутствует преступлению.) Иными словами, рост преступности свидетельствует о том, что все больше и больше людей в стране чувствуют себя несчастными. Следовательно, не всякая реформа вызывает всплеск преступности, а та, которая приводит к душевной угнетенности. (Между прочим, и специалисты — психиатры и невропатологи — отмечают рост за последние годы депрессивных состояний среди нашего населения).

Что же касается «вхождения в нормальное русло», то мы располагаем интересными фактами, которые в какой–то степени позволяют нам сделать прогноз. В 1992–93 гг. к нам на психокоррекционные занятия вдруг стали часто приводить детей, уличенных в воровстве. Их количество неуклонно росло. Сначала такая «криминализация» в группах детей–невротиков повергла нас в панику, но постепенно мы к этому привыкли и уныло говорили друг другу, что это теперь устойчивая тенденция, с которой волей–неволей надо смириться. Но в 1994 году мы были озадачены очередной неожиданностью: число юных любителей чужой собственности резко сократилось. Для наглядности приведем несколько цифр. Если в 1992 г. на группу из 8 человек стабильно приходился как минимум один воришка, к концу 1992 г. — часто двое, а в 1993- -м бывало уже и по трое на группу, то в 1994–ом мы вздохнули с облегчением: их попалось всего двое за целый год. И сегодня такие дети на наших занятиях — это опять ЧП. Как и до 1992 года. В чем же причина? Ведь преступность растет, в том числе и детская! А на наших занятиях все не так…

У нас есть по этому поводу своя гипотеза. Мы думаем, что вспышка воровства среди детей с хрупкой психикой была одной из форм шоковой реакции на «шоковую терапию». Когда же наступила относительная стабилизация (по крайней мере, в Москве), шок прошел и в принципе восстановилась прежняя картина: воровство вернулось в маргинальные слои общества, где оно всегда и обитало. Однако нужно сделать две важные оговорки. Первая: маргинальный слой увеличился, за счет чего, естественно, увеличилась и детская преступность по стране. Но маргиналам не свойственно обращаться к психологам. Как и всерьез заниматься воспитанием детей. К нам же приходят люди, если и обедневшие, то все равно не выпавшие из культуры. А надо сказать, что сегодня культурные установки в семье служат, пожалуй, единственным надежным иммунитетом против воровста.

И вторая оговорка. Мы предпочитаем не браться за случаи детского воровства, когда с такой жалобой к нам обращаются родители–бизнесмены. Не из вредности, а потому что это бывает малорезультативно. Если в подобных семьях дети воруют (естественно, речь сейчас не идет о клептомании — серьезном психическом отклонении), то коррекционные меры, которые в данном случае необходимо принять, неизбежно сталкиваются с образом жизни родителей. Образом жизни, который они не хотят и не могут изменить, потому что он обеспечивает им высокий уровень доходов.

Конечно, они не учат детей воровать, но сами жизненные принципы, взятые на вооружение в этой среде, идут вразрез с наложением на воровство строгого табу. Чтобы избежать обвинний в предвзятости, процитируем выводы Центра комплексных социальных исследований и маркетинга «Круглого стола бизнеса России», опубликованные в газете «Известия» от 27 декабря 1995 года:

«Среди основных человеческих качеств, необходимых для того, чтобы сделать состояние в нынешней России, эксперты чаще указывают способность к предпринимательской деятельности, неразборчивость в средствах и нечистоплотность… Богатые живут инициативно, раскованно, самостоятельно. Им предназначена роль новаторов, ломающих традиции. Отношения богатых с окружающими строятся на личной выгоде, а не на взаимопомощи. По мнению экспертов, моральные качества богатого сословия вообще невысоки. Они вороваты, неразборчивы в средствах, эгоистичны и жестоки.»

Ну что таким людям проповеди о «разумном, добром, вечном»?! Любопытно и другое. Подобные «новаторы, ломающие традиции», это, по существу, тоже маргиналы. Только те нищие, а эти богатые и потому, увы, более безнадежные. Их маргинальное положение не гримаса злой судьбы, не следствие слабохарактерности, а осознанный выбор (другое дело, что уровень осознания у таких людей частенько бывает невысоким). Но из культуры выпадают обе социальные группы — и «нижние» маргиналы, и «верхние» — что совершенно закономерно наносит вред психическому здоровью детей. Воровство ребенка из богатой семьи — это очень тревожный симптом. Гораздо более тревожный, чем в среде нищих и опустившихся. Не обусловленное рациональными причинами (голодом, отсутствием модных вещей и проч.), оно свидетельствует о серьезном душевном неблагополучии. Только очень наивный человек может думать, что жизнь в интерьере импортных каталогов сама по себе уже залог счастливого детства.