Новобранцы - [85]

— Кто жечь?! Почему жечь?!

— Это дед Иванов, вон в окно смотрит, он так говорил, как ничейная деревня, так все и стараются, кому не лень, из орудий в нее попасть!..

— Угу! Понятно! — сказал командир, пристально, холодными, как дождь, глазами оглядел Петьку, усмехнулся и приказал старшине развести бойцов по избам и проследить за отдыхом.

Когда Петька прибежал домой с этим известием, бабка стала брюзжать:

— Господи, а у нас и самовара нет, чайком защитничков погреть!

Потом она загнала ребятишек, возившихся на полу, обратно на печь, послюнила посудную тряпку и принялась оттирать перед осколком зеркальца на суднике сажу из морщин. Как раз в это время в избу, толкаясь, вошли человек пятнадцать красноармейцев с оружием, с мешками, с какими-то железными коробками. Кто-то буркнул:

— День добрый, хозяева!

И бойцы, кто сняв мокрую шинель, кто как есть во всем, даже не ослабив ремня, стали укладываться на пол, на лавки.

Бабка, причитая, сунулась что-то подстелить им, но красноармеец в шинели с обгорелым рукавом, устраивая рядом с собой пулемет, сказал, сердито моргая:

— Не лезь ты к нам, старая, мы уже спим как убитые!..

В избе запахло кислым сукном, мокрой кожей, ружейной смазкой. Через минуту от храпа дребезжала посуда на полке.

Петька все порывался к пулемету, хоть бы пощупать, но бабка на него заругалась, велела принести дров, намыть два ведра картошки. Ребятишки, свесив головы с печи, глазели на спящих бойцов, шептались. Петька, занятый делами, не заметил, как Игоряха сполз по приступкам на пол и, перелезая через лежащих вповалку красноармейцев, наступая им на животы, на головы, на руки, добрался до пулеметчика.

Пулеметчик спал навзничь, широко разинув рот, лицо у него было простоватое, молодое, доброе. Правая рука с черными подноготьями лежала на пулемете, а левая, с пальцами, сжатыми в щепоть, на груди. Он, видно, хотел расстегнуть крючки шинели и не успел.

Игорек внимательно заглядывал ему в рот, трогал жёлтые брови и розовый шрам на лбу, с которого еще не совсем сошел бурый струпчик, и, улыбаясь, лепетал:

— Папи сплит… Папи…

— А ну брысь на печку, беспортошная команда! — приказал Петька.

И слышал, как Ленка шептала брату:

— Дурак кривоногый!.. Пускай папа будет вон тот, с усами, или вон тот, у какова заместо шапки железный горшок…

В избу вошел старшина, стряхнул у порога дождь с кудрявой кубанки, недовольно заворчал:

— Уже спят как мухи! Было ясно и понятно сказано, всем разуться и раздеться, отдыхать по-людски! Ну, сейчас я устрою побудочку!..

Бабка сказала сердито:

— Я тебя щас рогачом как попру! Будильщик нашелся!..

— Ишь ты, заступница какая, — сказал вяло старшина и привалился плечом к притолоке.

— Видать, ты ихний начальник и, может, даже умный, — не уступала бабка, — а парни пущай спят, как спят! Мы их с внуком разуем и портянки ихнии и носки высушим!.. И ты бы, чем зеньки-то под лоб дурно закатывать, тоже бы лег! Хоть на печь, хошь куда нравится и дрыхал бы!

— Спасибо, мать… Спать не буду, но посижу…

Старшина повесил кубанку на одежный гвоздь возле двери, отодвинул на лавке чью-то ногу в грязном сапоге, из-за голенища которого торчала рукоятка ручной гранаты, и, когда садился, даже застонал. С минуту он сидел, подперев щеку сильной ладонью, но рука подломилась, и он чуть не ударился лбом о стол. Ребятишки захихикали.

— Кыш! Кыш! Орда окаянная! — осерчала на них бабка.

— Я округовел совсем, — виновато сказал старшина и прищурился на печь, на ребячьи головы. Должно, в глазах у него все двоилось, может быть, даже троилось, и он подозрительно спросил: — Откуда у тебя, старая, столько содомы?..

— С кудыкиных гор! Это внучата мои — солдатские дети! — гордо ответила бабка и стала пробовать щепочкой картошку в кипящих чугунах. — Никак, поспела… На-кось вот тебе с разварочки картофину!..

Но старшина уже спал, уронив голову на стол, и широкая его спина с торчащими лопатками, обтянутыми мокрым сукном, поднималась могуче и ровно.

— Бабуся, дай хоть половинку, — заныла Ленка, — исть так хочется…

— Ох, девка! Ох, девка! Совести у тебя ни на медный грош! — укорила ее бабка, подавая на печь всем по штуке, а Петьке сказала. — Што с несмышленых спросишь, у них весь умишко в животе!..

Но когда бабка отвернулась, Петька забрался к чавкающей ребятне и грубовато стал им внушать:

— Жрать хотят все! Я тоже, может, даже больше всех… А кто сейчас главнее?.. Я спрашиваю, кто?!

— Красноармейцы, — сказала шустрая Тамарка и на всякий случай спрятала картофелину за спину.

— Правильно! И строго наказываю вам, проснутся военные дяденьки, будут обедать, чтобы ни одна душа к столу не лезла! Чтоб никаких побирушек я не видел!..

Девчонки послушно согласились. Петька человек был справедливый, но иногда, под горячую руку, мог и треснуть больно по макушке.

Когда Петька, подхватив тряпкой, ставил чугуны на стол, старшина проснулся.

— Добро! Сейчас войску побудку играю!..

Бойцы подымались вяло, удивлялись на босые ноги, ворчали на старшину, что не дал поспать, но, принюхавшись к густому картофельному пару, разгулялись, повеселели.

Маленький ловкий красноармеец, которого товарищи почему-то называли Клавкой, вытряхнул из мешка две круглые буханки подового хлеба, длинный брусок сала с прилипшими к нему клочками бумаги. Ему вручили финку с красивой наборной ручкой, он попробовал жало на ногте, сказал: «Ну, Клавка, востри глаз-ватерпас! Народу туча собралась! Кило меньше, кило больше, а все в твою пользу!» — и моментом раскромсал на точные куски хлеб и сало.