Новгородская ведьма - [3]

«Храни нас, Зилант! — подумала Наташа, едва не расплакавшись при воспоминании о Казанском фестивале. — Милый дракон, волшебный покровитель всех ролевиков! Если ты еще жив — как бы я хотела увидеть тебя, прижаться к твоей рогатой страшной морде, выплакаться на твоей золотой груди! Ни за что я не дала бы убить тебя, Зилант!»

И рисовалось Наташе: вот она, в белом длинном платье, в кокошнике с развевающейся фатой — прямо Царевна-Лебедь, все как положено, — плывет в ладье по реке Волге. На веслах какие-нибудь верные люди, это она потом придумает — какие. А впереди — гора, и на горе — дракон, тот самый. И скажет Наташа дракону…

С этой мыслью она окончательно заснула, и невысказанные нежные слова всю ночь бродили по ее губам, заставляя Наташу улыбаться во сне так нежно, словно она упокоилась в объятиях любимого человека.

* * *

Наутро, когда господа проснулись, оказалось, что большая часть Неделькиных гостей уже разбежалась, оставив после себя затхлый запах да кое-какое убогое барахлишко, которое Флор распорядился снести во двор и пожечь.

Бездельник Животко, ученик скомороха, выбрался из сарая ближе к полудню. Почесал тощее брюхо, как бы готовя его к трапезе, — а брюхо это обладало таким свойством, что вмещало в себя любое количество съестного, но никогда не ощущало сытости, — поскреб заодно и лохматую голову, выбирая оттуда репьи, после чего побрел к хозяину, узнать — не надобно ли чего.

За десяток шагов до Недельки мальчишка встал на руки и двинулся перевернутым образом, поглядывая нахально и улыбаясь.

— Вишь, лында, — фыркнул Неделька.

Флор, наблюдавший за обоими, не удержался:

— Для чего ты кормишь его при себе, Неделька, если пользы от парня как не было, так и нет?

— А мне его жалко, — объяснил старик. — Сирота, без отца и матери, ни кола ни двора у него нет. И глупый. Пропадет совсем, а все душа крещеная. Лучше уж при мне пусть дурака валяет.

— Так ведь умрешь ты когда-нибудь, Неделька, — сказал Лаврентий, подходя ближе. — На кого оставишь дурака?

— А на вас и оставлю, — сказал Неделька и вздохнул.

У Животка был подбит глаз, но о происхождении литасов ни один из братьев не спросил. Какая разница? Может, Неделька поучил — за дело, небось. А то и подрался парень с местными. Новгородцы на расправу, как известно, скоры, и кулаки у них тяжелые.

Флор рассмеялся.

— Нет уж, нам с братом такого добра не надобно!

— Ну, так в могилу с собой заберу, — решил Неделька. — И старину вот когда хозяин помирал, всех рабов вместе с ним в могилу клали. Резали и клали.

— У! Загнул! — засмеялся Флор во все горло.

Животко изогнулся и встал мостом, а после, перебирая руками, подобрался ладонями к пяткам и просунул лицо между коленей.

— Жуткая рожа, — сказал Лавр. — Разогнись, чадо, и ходи по-человечески.

Животко попытался выпрямиться, но не удержал равновесия и хрякнулся прямо на спину. Подрыгав в воздухе ногами, кое-как поднялся. Ухмыльнулся дерзко.

— Лошадей почистил? — спросил Неделька.

— Этим конюх занимается, — сказал Животко, кося глазами по сторонам так, точно хотел что-то спереть. — Он меня до лошадей допускать не хочет. Говорит, такого конокрада любая кляча насмерть залягает.

— Скоморох из него дрянь, — заметил Флор, — может, на что другое сгодится?

Неделька махнул рукой.

— Если он тебе нужен, Флорушка, забирай ты его себе. — И вдруг обеспокоился: — Случилось что?

— Да нет, — Флор мотнул головой. — Письмо меня дожидалось. Есть хорошее дело в Ревеле. Хочу туда поехать. Я бы Животко с собой взял. Мне прислуга в дороге понадобится. Может, к делу удастся его приставить.

Жинотко тихо спросил:

— А обед-то скоро?

— Убью! — закричал вдруг Неделька. — Уйди с глаз! Лишь бы жрать да спать! Надо было на пепелище тебя бросить! Недаром тебя никто брать не хотел! Всех детей разобрали, кроме тебя, шелудивого!

— Ну, так выгнал бы меня, — проворчал Животко. — Нет, держит при себе и бранит, что ни день все страшнее.

— А ты бы сам ушел, — огрызнулся Неделька.

— Не дождетесь, дяденька, — дерзко сказал Животко. — Вы меня кормите, а мне только этого и надобно.

— Видал? — всплеснул руками Неделька.

Животко свесил голову и побрел прочь, загребая ногами. Каким-то мысль, похоже, неустанно стучала в его косматой голове.

— Возьму в Ревель, — повторил Флор. — Не совсем же он пропащий.

Лаврентий с сомнением поджал губы, но говорить ничего не стал.

За трапезой обсуждали положение, в котором оказались братья и их невольные гости. Молчаливый важный слуга обносил их медом. Начинался Петров пост, по какому поводу была подана нежирная речная рыба.

— Странно, — сказал Вадим, — русский обед — и без картошки.

— Картошка? — заинтересовался Флор.

— Клубень, — объяснил Вадим. — Корнеплод такой. Вроде репы.

— Его государь Петр привез, — сказал Харузин.

— Какой еще государь Петр? — еще больше удивился Флор.

— Петр Алексеевич Романов, — проговорил Харузин. — Петр Великий. Он наш город основал, Петербург, на реке Неве. В гиблом месте.

— Это я уже слышал, — вздохнул Флор. — И до сих пор поверить не могу. На этих берегах ничего, кроме комаров да мошки не выживает.

— И еще петербуржцев, — добавил Харузин. — Уж поверь мне, Флор Олсуфьич, это железные люди. Бледно-зеленые, чахоточные, всегда грустные, со слезящимися глазами… А вот когда проклятый Гитлер пришел и обложил их блокадой — выжили! Сотнями от голода мерли, всех кошек съели, хлеб пекли пополам с опилками — и все-таки выстояли. Никогда, слышишь, Флор Олсуфьич, никогда не ступал враг на улицы нашего Питера!