Новеллы из цикла «Тысяча» - [5]

Председатель улыбнулся:

– Назначают…

Но видно было, что он хочет чем-то похвастать… Чем-то главным, чем-то существенным… Он раза два пробовал что-то сказать, но не выходило: сталкивался с репликами гостя и других товарищей, которые шли рядом. О том, что видно, он не говорил: видно, что строят, видно, что выстроено, видно, что дома большие, хорошие. Это ясно. Видно, что мостовая новая. Он хотел рассказать о другом. Наконец, он сказал:

– Церквей у нас почти не осталось. На сто семьдесят тысяч населения – сто двадцать в городе И пятьдесят в окрестностях – всего одна… А дома заключения и совсем нет…

Вот именно это хотел сказать председатель горсовета и тут широко улыбнулся… Этим он хотел похвастать.

– Как так?

– Был царский острог, пустовал, мы его и разобрали.

– Что же, преступности нет?

– Есть, но мало. На фабриках свои суды, а тюрьмы специальной нам не нужно. Нет надобности.

Он не удержался и опять улыбнулся. Он явно гордился этим. Это была улыбка новой гуманности, не слюнявой гуманности увядания, а твердой победы нового класса, научившегося строить новую жизнь всем коллективом, с минимумом отступников, преступников и таких, которых надо изолировать.

…Видному товарищу и его спутникам не хотелось уезжать из этого города, от этого вечера, от чудесной листвы, от зажигавшихся огней, от музыки, от шелестящих шагов гуляющей молодежи… Не хотелось…

* * *

Кто бы мог подумать, что в ней сосредоточилось столько обстоятельств! Ей девятнадцать лет. Она официантка в столовой. Одновременно учится на, рабфаке. До окончания остался один год. В столовой работает добросовестно. Белый халат. Быстрые движения. На большом подносе восемь тарелок супа, а поверх столько же вторых блюд. После работы – без халата – на груди, на кофточке, появляется бант. Напряженное выражение лица исчезает. Преобладает уже капризное и улыбчатое. В руках – тетрадка, мелко исписанная. Она хлопает себя ею по коленям. Это роль. Она играет в клубных спектаклях. В пьесе Островского «Не было ни гроша, да вдруг алтын» – Настеньку. Еще в двух-трех пьесах тоже целые роли. Хорошо читает, хотя не училась в театральной школе. К этим своим выступлениям на клубных сценах относится светски-пренебрежительно:

– Халтура.

Много читает. Часто задумывается. Спрашивает: «Почему Пушкина убил Дантес?» Говорит:

– Работу в столовой брошу. Не дает квалификации. Там только то хорошо, что питание прекрасное. Но мною недовольна администрация.

– Почему?

– Часто аварии бывают. (Смеется.) Супы летят на пол… Толкаются здорово посетители.

На руке часики. Хлопотлива, энергична, жизнерадостна (напевает про себя). Очень занята: работа в столовой, рабфак (учится хорошо), комсомол, поклонники (привлекательна – ямочки на щеках, глаза приятные, ловкая, стройная фигурка), театр, разучивание ролей, чтение. Очень часто и озабоченно смотрит на часики.

Подмышкой у нее почти всегда газетный сверток. Что в нем? Чулки. Для чего? Смеется. Профилактика против аварий: летят супы на пол, забрызгивают чулки. Надо иметь запасные, чистые, потому что из столовой она идет прямо на репетицию в клуб.

* * *

Томился от одиночества. Бродил по улицам. Познакомился с девушкой семнадцати лет. Она голодала, была одинока, откуда-то приехала, носила – зимою – летнее рваное пальтишко. Поселил ее у себя. Одел, воспитал, учил. В девятнадцать лет стала его женой. Пополнела, окрепла. Черные глаза стали блестеть уверенно. Усики появились на верхней губе. Голос стал зычным. Работала в советском учреждении в качестве «агента для поручений». Была энергична, толкова. Мужа не любила. Он покупал ей всякие вещи, боготворил – не помогало. Он говорил:

– Ведь я тебя спас!

Ничего не отвечала. Скорбно, сокрушенно думал, что нельзя купить человека. Молодая жена становилась все холоднее. Уже были визгливые скандалы с обвинением ее в неблагодарности. Он ее спас, а она неблагодарна. Молчала. Смуглое крепкое лицо было непроницаемо. Каждый год к ее именинам покупал ей всяких подарков, сластей. На этот раз, накупив всего этого, уехал с утра и вернулся под вечер, побритый и вымытый в парикмахерской, – с цветами. Жены не было. И вещей не было. И все конфеты забрала, и торт, купленный к именинам, и шоколад. Никаких записок. Ясно: ушла к сослуживцу – коренастому пареньку, который иногда навещал ее. Отчаяние. Полное ошеломление. Прошло шесть лет. У бывшей жены дети, а он все еще не может как следует заняться работой. Постарел, исхудал, отстал от всех. Говорит о революции тупые, обывательские вещи. Не в силах читать даже газеты.

* * *

Большой агитационный самолет сделал три круга над городом и опустился на аэродром. В план его работы в этом городе, как и в других, входило катание лучших рабочих-ударников. Через два дня районные организации распределяли билеты по фабрикам и заводам. В числе других билет получил шестидесятилетний рабочий вагоностроительного завода с сорокалетним трудовым стажем.

– Не откажешься ли, дедушка? – спрашивали его.

Билетов было мало и они были нарасхват. Старик энергично отмахивался. В назначенный день и час он явился на аэродром в праздничном костюме, расчесанный и тщательно вымытый, занял в самолете место у окошка и мужественно смотрел вниз. Вначале он был ошеломлен: неужели это его город, в котором он провел всю жизнь? Неужели в этом серовато-красноватом гнезде с такими узкими уличками, из которых он многие не узнавал, он провел всю свою жизнь? Неужели вот этот игрушечный заводик – это мощный завод, на котором он работает? А река? Эта наивная узкая лужица с желтыми волнишками – неужели это та самая река, которую он мог переплыть только в молодости? Слезы полились из глаз старика. Это были философские слезы раздумья над жизнью, но они сейчас же сменились слезами гордости. Подумать только! Вот что такое достижения! В шестьдесят лет его подняли над городом; на огромную высоту и расширили его кругозор, показали ему, что такое жизнь, какое место занимает его город среди необъятных лесов, полей, пространств! На собрании а день авиации ему предложили рассказать о своих впечатлениях от полета. Он выступил сначала смело, переполненный чувством, но, после того, как, взмахнув рукой, произнес обращение «товарищи», – запнулся и не знал, что сказать.