Новеллы и повести. Том 1 - [8]

А его мысли становились все более мрачными. Все чаще вспоминалось то, что хотелось забыть навсегда, — холодная камера с мокрым полом. По ночам приходилось спать, сидя на деревянных сандалиях, прислонясь спиной к ледяной стене. Холод проникал сквозь легкую шелковую рубашку и леденил онемевшие мускулы. Он спал урывками и все остальное время думал и думал, тщетно пытаясь разобраться в том, что случилось до тюрьмы. Но в морозные ночи иногда даже мысли замерзали и лишь сердце где-то глубоко в груди продолжало жить, каждым ударом рассылая по телу теплую, алую кровь. Крепкое сердце и спасло его тогда — то самое сердце, которое теперь грозило ему смертью.

Да, люди не могут жить одни. Он не догадывался, что от ожидания встречи с женой и дочерью утренние часы стали необычно долгими. Девушка, не дожидаясь завтрака, как тень ускользала из дому, не сказав ему ни слова. Но с женой он беседовал каждое утро, и каждый раз разговор кружился по одному и тому же бессмысленному кругу.

— Я просто не знаю, в каком мире ты живешь! — сказала жена однажды. — Как ты не понимаешь, что теперь молодежь совсем другая. Для них все это просто и естественно…

— Нет тут ничего простого и естественного! — кипятился он.

— А почему?

— Ты спрашиваешь — почему? И это ты спрашиваешь?

— Тебя спрашиваю, а не других.

— Чего меня спрашивать про то, что просто и естественно! — с ожесточением сказал он. — Ну и действуй тогда просто и естественно… С первым встречным в любом подъезде…

— Евтим, думай, о чем говоришь! — возмущенно сказала она.

— А по-моему, ты не думаешь! Просто и естественно!.. Оказывается, это просто и естественно!

Помолчав, она тихо сказала:

— Как бы то ни было, но люди не могут жить в тюрьме. Лучше даже жить так, как ты говоришь, но только не в тюрьме…

— А ты жила в тюрьме? — неприязненно спросил он.

— Жила бы, если б имела кое-какие другие желания…

— Тюрьму для таких желаний всегда надо держать наготове! — сказал он.

— А свои желания ты тоже держишь в тюрьме? — спросила она дрогнувшим голосом.

— Нет! — ответил он.

Она усмехнулась, и щеки ее порозовели.

— Ты должен попытаться понять ее, Евтим, — сказала она немного погодя другим тоном. — И смириться… Никогда в жизни не видела такого непримиримого человека, как ты.

— Неправда, — сказал он.

— Правда, — возразила она. — Ты никогда ни с чем не смирялся…

— Со многим смирялся… Например, с твоими грязными кастрюлями, на которые гляжу каждое утро.

— Извини! — сказала она. — Я не знала… Но ты не смирился с ними, а просто терпишь их.

— Грязные кастрюли еще можно терпеть. Но есть нетерпимые вещи… Как же смириться с ними?

— Но с неизбежным ты, так или иначе, должен смириться, — сказала она. — Что стало, то стало — что теперь поделаешь? Неужели всю жизнь ходить за ней по пятам? Высматривать, в какой дом идет, на какой этаж, в чью постель? Так, по-твоему, лучше?

Он внутренне содрогнулся от этих беспощадных слов. Мысль жены так поразила его своей простотой, что он приумолк. Но тяжелое, липкое негодование снова нахлынуло на него.

— А возможно, лучше было бы ничего не знать, — глухо сказал он. — Если не знаешь и не видишь, то, по-моему, все равно что ничего не случилось…

— Нехорошо так думать…

— Мне вообще не следует думать, — сказал он.

Кресло вдруг пошатнулось под его тяжестью и в висках застучала кровь. Но недомогание быстро прошло. Когда он открыл глаза, жена с немым участием смотрела на него.

— Ты уже видела его, — сказал он с легкой хрипотцой.

— Да.

— Расскажи мне что-нибудь о нем…

— Сейчас не хочется, — с усилием сказала она.

— А мне хочется.

Она усталым движением провела рукой по лбу.

— Что тебе сказать?.. С виду он очень неплохой парень, очень симпатичный… И самое главное — хорошо воспитанный…

— Как он одевается?

— Не бойся — он не стиляга, — сказала она. — Одевается хорошо, но скромно… Мне он показался разумным и сдержанным.

— Ты уверена? — с сомнением спросил он.

— Неужели ты такого плохого мнения о своей дочери? — спросила она. — Ведь она выросла и воспитывалась в твоем доме…

— Не знаю, где она воспиталась! — мрачно заметил он.

На том и закончился разговор. На следующее утро дочь вышла из своей комнаты немного ранее обычного. Увидев за столом отца, она уселась напротив, молчаливая и замкнутая. Но он чувствовал, что она пришла поговорить с ним.

— Папа, вечером я приведу его к нам, чтобы познакомить вас, — промолвила она наконец. — Если ты не будешь с ним любезен, я навсегда уйду из дому.

— Я не из любезных, — сухо сказал он.

— Ты будешь любезным! Иначе…

Голос ее задрожал и осекся. Она молчала, бледная и подурневшая, с застывшим от напряжения лицом. И он молчал, пораженный внезапно раскрывшейся перед ним правдой. Дочь оказалась слабее своих родителей. И не только слабее, но, возможно, и неказистей.

— Я не знал, что ты так невоздержанна! — сказал он, поморщившись. — Это безобразно!

— Ты понял меня?

— Очень хорошо понял. Удивительно только, что тебе ничуть не стыдно…

Она резко поднялась и ушла в кухню. Он глядел ей вслед, словно видел впервые. Неужели она на самом деле дурнушка? Нет, не может быть. А все-таки?.. Может быть, кожа грубовата или фигурой не вышла? Нет, фигура у нее неплохая. А глаза, бесспорно, даже красивы. Его черствое сердце увлажнилось внезапной жалостью. Дочь, наверное, мучится и робеет, пытается найти поддержку хотя бы в своей семье, но не находит. Силенок, наверное, ей не хватает, чтобы самой справиться с положением.