Новеллы и повести. Том 1 - [7]

Новый приступ ярости так захлестнул его, что он еле дошел до окна. Сквозняк поддержал его, словно теплой рукой. Он прикрыл глаза и снова еще быстрее летел сквозь облака, заливающие горячей пеной лицо. В ушах гудело, отрывисто стучала кровь в висках. Он хорошо знал, что рано или поздно, когда сосуды не выдержат, так и умрет, в кресле или у окна. Ему нельзя было волноваться, а он не мог удержаться ни дня, ни часа и с каждым годом становился все раздражительнее. Но душой он не старел, чувства обострялись, жили полной жизнью, он становился все более непреклонным. Один лишь ребенок до сих пор не причинял ему беспокойства. Дочь выросла у него на глазах, незаметно за повседневными заботами и треволнениями. Он почти не обращал на нее внимания и очень редко уделял ей лишь несколько слов, считая, что и без слов у них установилось нерушимое согласие. Дочь выглядела серьезной, целеустремленной, он не замечал за ней даже намека на противное кокетство…

Открывая глаза, он думал, что увидит низкое, алеющее небо и разорванные в клочья кровавые облака. Но небо оставалось чистым и холодным, без единого облачка. Он вынул из кармашка пузырек с белыми таблетками и, подумав, проглотил две. Он знал, что после этого его целый день будет клонить ко сну, но зато всё вокруг станет безразличным, все стрелы будут бесшумно отскакивать от него, как от резиновой брони.

Лишь когда они молчаливо, как всегда, уже завтракали за широким, накрытым белой скатертью столом, девушка вышла из своей комнаты. Он искоса поглядел на нее, даже не повернув головы. С побледневшим со сна изнеженным лицом она недурно выглядела в своем длинном до пола бледно-зеленом пеньюаре. Но он знал, что скрытые одеждой ноги дочери отнюдь не стройны и костлявы, как у парня. И хотя он смотрел на нее теперь другими глазами, она оставалась для него лишь подростком.

Девушка подошла к столу и взглянула на мать. Лицо отца было исполнено спокойной решимости. Мать опустила голову, глядя в чашку и не ответив на взгляд дочери. Все трое молчали. Лекарство еще не начало действовать, глаза и мысли отца оставались ясными.

— Не будет так, как вы задумали, — сказал он.

— Будет! — спокойно возразила дочь.

— Нет — так и знай!..

Щеки ее побледнели, короткие, мальчишеские ноздри расширились.

— И как после этого вам не стыдно говорить, что создали какое-то новое общество! — с гневом воскликнула она.

Он сердито поглядел на нее.

— Мы, говоришь, создали его… А вы — нет?

— Не мы! — запальчиво возразила она. — Нас не спрашивали… Поэтому тебе и досталось на орехи.

Он выслушал ее, ничуть не обидевшись, так спокойно, что даже сам удивился. Либо начало действовать лекарство, либо услышанное выглядело настолько невероятным, что скользнуло мимо сознания. Девушка направилась к двери, приостановилась и обернулась. Ее глаза цвета крепкого чая казались почти черными.

— А теперь люди могут прожить и одни! — сказала она.

2

Но люди не могут жить одни. В этом он убедился в разгаре лета, когда дни становились все жарче и жарче. Даже на рассвете было жарко, и еще невидимое солнце уже испускало блеск раскаленного металла. Теперь он вставал еще раньше — в предутреннем сумраке — и пробирался среди теней темной прихожей, как по дну озера, к светлеющему во мраке окну. Утренняя звезда сверкала на бледном небе, ослепительно красивая, но чуждая. Он уже не глядел на нее. Не смотрел и на теннисные корты, ярко-красные, как пролитая среди темной зелени кровь.

Он стоял у открытого окна, подняв голову к горам, где среди темных сосен чуть белели туристские хижины. Еще выше, над ними, осталась одна-единственная полоска снега, как узенькая ленточка пластыря на каменном челе вершины. Он всматривался в эту полоску до боли в глазах. Тогда он закрывал веки и напрасно ждал, что его снова подхватят холодные потоки ветров, несущиеся со всех сторон сквозь облака и синие просветы неба. Но теперь небо было черным, а облака оседали на лице клочьями горячей пены. Ни дуновения ветерка. Но не было сил уйти из темнеющей позади комнаты. Пропала прежняя сила, все вышли из повиновения. Ему казалось, что теперь мебель за спиной бесшумно движется по комнатам. Кресла и сервант скользят в сумраке, передвигаясь на новые места. Черный лакированный столик поднимается к потолку. Телевизор, выпучив свой единственный белесый глаз, таращится на всю эту суматоху и тоже присоединяется к бесшумному танцу — со столика на сервант, а оттуда на низкий книжный шкаф. Мужчине хотелось закричать, но он, к своему изумлению, понимал, что и этого не смеет, ибо теперь всем командует она.

Его собственная дочь командовала всеми этими передвижениями с непроницаемым лицом, никого не спросившись и ни у кого не прося помощи. Она сменила даже рамы у картин, а некоторые картины спровадила на чердак. Вместо них появились новые, яркие и пламенные, какие-то синие и огненные цветы. Кресла оделись в новые бледно-зеленые чехлы. Желтые табуретки, которые прятались по углам, окружили плотным кольцом новый зеркально блестящий столик на железных ножках. Вся квартира оказалась залитой ярким светом и нестерпимо кричащими красками.