Новеллы и повести - [4]

Характерна в этом отношении новелла «Канун». Подпольщик Таньский вынужден всю ночь скитаться по варшавским улицам, поскольку за ним по пятам гонятся шпики. Безмерная усталость, болезнь, подтачивающая силы этого закаленного борца, бывшего ссыльного, внушают ему сомнения в целесообразности борьбы. Его истязают сны-кошмары, возникает неодолимое стремление к покою — во что бы то ни стало, даже в тюрьме, даже в смерти. Но это всего лишь мучительное искушение, которое Таньский отбросит, преодолеет.

Посвященная «памяти тех, кто прошел через муку ожидания, их одинокому мужеству», повесть «Завтра» представляет собой психологическое исследование состояния человека перед казнью, в ней прослеживается преодоление естественного страха смерти. Герой Струга уверен, что гибель его не напрасна, уверен, что ему достанет сил мужественно встретить смерть. И когда наступит час, он молча встанет и выйдет из камеры навстречу тюремщикам.

«„Встал и вышел“ — эти два слова нельзя забыть, — вспоминает Ванда Василевская о впечатлении, которое произвела на нее, еще девочку, эта повесть Струга. — …Простые слова, в которых слились и таинство смерти, и непоколебимое мужество, и бездна горя, западали в самое сердце. Своей неизбежностью и лаконичностью. Всего лишь два слова!»[7].

Но храбрость и достоинство, с которыми герой встречает смерть, отнюдь не означают, что ему легко расстаться с жизнью, легко прожить последние часы. И Струг верно следует по всему лабиринту предсмертных дорог его мысли, с глубокой правдой рисует чувства тоски, одиночества, отчаяния, исступленной жажды жизни, от которых человек, естественно, не может отрешиться в ожидании смерти.

Насколько верен был замысел повести «Завтра», можно судить по записи из «Тюремного дневника» Ф. Дзержинского от 5 июня 1908 года:

«Если бы нашелся человек, который описал бы правдиво весь кошмар жизни в этом мертвом доме, взлеты и падения душ, замурованных тут на казнь, нарисовал, что происходит в душах заключенных здесь… тогда жизнь этого дома и его обитателей стала бы самым верным нашим оружием и самым ярким факелом в нашей борьбе»[8].

В новелле «Канун», в повести «Завтра» отчетливо проступают свойственные психологической прозе Струга особенности стиля и композиции. События для писателя обычно важны не сами по себе, а как толчок мыслям, чувствам и переживаниям героев; повествование ведется в форме мотивированного воспоминаниями и ассоциациями «потока сознания», изобилует различными инверсиями времени, ретроспекциями. Писатель широко пользуется приемом внутреннего монолога — страстно-эмоционального, прерывистого и хаотичного. Излюбленным является также мотив горячечного видения, находящегося на грани реальности и сна.

Проза Струга насыщена лиризмом, музыкальна, иногда по типу она приближается к стихотворению в прозе («Некролог»). Патетически-возвышенный стиль, некоторая свойственная художественному вкусу эпохи экзальтация отчасти уравновешивается мягким, чуть грустным юмором, самоиронией в обрисовке положительных персонажей. Метафоричность, абстрактная образность соседствуют с разговорной интонацией, с предметностью бытовых деталей.

Хотя внимание писателя привлекает прежде всего душевное состояние, внутренний мир подпольщика, со страниц его произведений встает широкая картина освободительной борьбы тех лет. Особенно значительны в этом отношении повести «Записки сочувствующего» и «История одной бомбы». Повесть «Записки сочувствующего» написана в форме редких дневниковых записей мелкого банковского служащего, причастного к социалистическому движению с самого его зарождения в Польше, еще со времен «Пролетариата». Образ скромного, чудаковатого человека, исполненного душевной мягкости и любви к людям, отдавшего себя Делу, то есть Революции (для Струга и его героев это слово и мыслится и пишется только с большой буквы), нарисован тем же приемом самораскрытия героя и в тех же тонах мягкого юмора, в каких Прус описал милого своему сердцу старика Жецкого («Дневник старого приказчика» в романе «Кукла»).

Герой повести, как и Жецкий, несколько экзальтированно верит в идеалы, впитанные им в незабвенные дни молодости. Для Жецкого это была революция 1848 года и национально-освободительное движение того времени, а для «старого сочувствующего» — зарождение революционной борьбы рабочего класса, эпоха героической деятельности «Пролетариата», с которой он постоянно сравнивает описываемый им исторический момент.

А время это — с начала 90-х годов до первых массовых демонстраций в преддверии революции 1905 года — характерно тем, что в польском социалистическом движении неуклонно нарастает новый подъем и одновременно оформляется раскол.

В соответствии с исторической правдой Струг рисует в своей повести образы людей спорящих, ищущих, честных и преданных революционному делу, но враждующих между собой из-за принципиальных идейных расхождений. Таковы самые дорогие для «старого сочувствующего» и самые значительные из персонажей «Записок» — Конрад и Хелена, Он, несгибаемый и суровый воин революции, остается на воспринятых от «Пролетариата» позициях интернационализма и активного противодействия националистической идеологии (что, как сказано выше, на практике нередко приводило социал-демократов к опасной недооценке национального вопроса); она, воплощение женственности и самоотверженного порыва, с доверием принимает новую, патриотическую (и, как показала впоследствии история, скорее националистическую) программу. Любящие люди и испытанные товарищи по борьбе отделены друг от друга стеной идейных расхождений, сблизить их вновь сможет теперь разве что каторга — общая судьба многих отважных борцов из обеих партий, тем более вероятная для Хелены и Конрада, что оба онн арестованы.