Новеллы и повести - [36]

Пять лет работал Франек в имении, а еще ни разу с паном разговаривать не довелось. На шестом году, в жатву, перевернулся у него на меже воз; слега сползла к краю. А тут, откуда ни возьмись, сам пан на Лысом по жнивью скачет, подскакал и, давай кричать — дождь собирался и мешкать было нельзя.

— Не виноват я, барин, — слега сползла! Сама собой набок свернулась…

— Я, что ли, буду за слегой смотреть? О чем думал, скотина, когда утром в поле выезжал?

И — раз! раз! — точно живым огнем по спине провел. Долго помнил Франек острый вкус помещичьей плетки. Но зла не держал и любил глядеть, как пан едет на Лысом по полю, приятно было посмотреть и на красавца пана и на красавца жеребца.

Потом ввели новые порядки, и стали люди поговаривать, что у шляхты война будет с царем.

Разное болтали мужики, по-разному, и помещики поступали. Пан Злотовский со своими крестьянами сразу договорился. Еще на святого Михаила, за год до войны, перестали мужики ходить на барщину, а кто приходил, получал поденно. И так было во всех имениях Злотовского.

Война надвигалась, и услыхать можно было всякое, правду и враки, слухи самые чудны́е. Баламутился народ и не знал, чего ждать. Наконец началось, но и тогда мужикам яснее не стало. Мало кто понимал, и все чего-то ожидали.

В мае проходил мимо Злотой Воли большой отряд и стал лагерем в лесу. Из имения на пятнадцати возах послали всего, чего надо: овса, сена, картошки, сала, солонины, пару бочек сивухи с винокурни, да трех волов, да двадцать баранов погнали. Сам пан и пани ехали следом в экипаже. Приехали в лес — Франеку страшно любопытно было глянуть на польское войско. Барин с командирами беседует. Падух велит возы разгружать, а сам подгоняет, как всегда, торопит.

Франек да еще один работник спускали с возу по доске бочку сивухи. Что-то неладно получилось, бочка полетела, клепки чуток разошлись и потекла она. Как начал тут Падух браниться, как пошел драться. В кровь Франеку лицо разбил, а тот стоит, только глазами хлопает.

Прохаживался неподалеку маленький седой пан из отряда, военный, сигару курил и за всем сквозь очки наблюдал. Подошел поближе, добродушно так усмехается и спрашивает:

— Чего это ты, голубчик, так гневаешься? Что эти прохвосты натворили?

— Вреда, вельможный пан, наделали. Бочку сронили. Убытку злотых на тридцать будет.

— Ай, негодяи! Только знаешь ли ты, голубчик, что я тут квартирмейстер и что без моего разрешения никто тут командовать не смеет? А у нас в отряде строгое правило: бить кого-нибудь запрещено даже офицерам, зато велено бить царских солдат. Так, может, эти мужики — переодетые солдаты?

Падух глаза вылупил и понять не может. Пан переспросил еще раз, и все вежливо, добродушно.

— Нет, вельможный пан, это наши батраки со Злотой.

— И говоришь, голубчик, что убытку на целых тридцать злотых?

— Вельможный пан, на сорок уже будет, течет ведь!

— На сорок так на сорок, верю. Хлопцы! — крикнул пан, и тотчас прибежали двое. — К дежурному его! И всыпать ему на месте сорок горячих — не больше и не меньше — за самоуправство в лагере.

Примчался Падух к хозяину с жалобой, стонет от боли и плачет. Побагровел пан Злотовский, разгневался, что с его человеком так обошлись. Гневается, а старый пан квартирмейстер только руками разводит и опять добродушно так усмехается:

— Военный закон, уважаемый, военный закон. У вас, голубчик, видно, еще бьют, а у нас уже перестали. Что ж я могу поделать?

И подумал тогда Франек, что за справедливое дело идет биться польское войско.

А через месяц и пан собрался в дальнюю дорогу. Уезжал в бричке, запряженной четверкой лошадей, с запасами, с оружием, как на большую охоту. Лысый сзади шел в поводу, точно на ярмарку. С паном ехать должен был только старый кучер Вайдецкий. Но в последнюю минуту решил пан, что надо кого-то еще в помощь взять — коней-то как-никак пять было. Подумал, велел позвать Франека, отвел в сторонку и спрашивает:

— Франек, знаешь, куда я еду?

— Откуда ж мне знать, барин? Не знаю.

— Ну, а хоть немножко догадываешься? А?

— Ваша правда, догадываюсь.

Вся дворня знала, что пан на войну собрался.

— Хочешь со мной? Одного Вайдецкого мало на пять коней. Слугой при мне будешь и за конями присмотришь, кормовых положу тебе два злотых. Если живыми вернемся, так награжу, ну, а коли погибнешь, так похоронят. Поедешь?

— Ага. Как барин прикажет.

— Тогда садись на козлы. Вайдецкий, трогай! Стой!

Соскочил пан, еще раз торопливо обнял заплаканную жену, поднял детей одного за другим, расцеловал, сел — и поехали.

Тяжело болел пан Злотовский. Много недель пролежал, ожидая смерти, ибо выздороветь не надеялся и не хотел. Доктор до самого конца не понимал, что это за болезнь. Пробовал и так, и этак, наконец надоело ему, отступился он и перестал заглядывать к больному каторжанину. Лечил его фельдшер, лечил, как умел и как ему на ум взбредет. То велел много есть, то голодом морил, пускал кровь, клал на живот то лед, то горячие компрессы. Больной молчал и не шевелился — может, сил не было, а может, не хотел просто. Делай с ним, что заблагорассудится, он даже не отзывается.

Все время пан Злотовский думал над большой и сложной проблемой. Днем и ночью трудился, разрешая ее.