Новеллы и повести - [118]

Еще в детстве приснился ему страшный сон; потом снился редко, но всегда наводил ужас. Он пугался этого сна ребенком и пугался, став взрослым, почти совсем забывал про него, пока однажды ночью сон не наваливался вдруг и опять душил, давил тяжелым страхом. Сон был неизменно одинаков, до малейших деталей: темная, непроглядная ночь, стена какого-то старого здания. За стеной воет ветер и происходит что-то непонятное. Он жмется к стене, дрожит, умоляет не трогать его, и это длится бесконечно долго — мука ожидания, мука неизвестности. Но вот за стеной все утихло, и кто-то начинал взбираться на нее с той стороны. Белые светящиеся руки цепляются за край, с усилием влезает черная, как сама ночь, фигура. Вот и все. Но им овладевает панический страх — что будет дальше, куда потянутся белые руки? Когда он был маленьким, он просыпался в ужасе, ему казалось, будто вокруг только одни стены. На плач и крики входила мать со свечою в руках и заставала его в слезах, прижавшеюся к стене.

— Что с тобою, сынок?

— Меня замуровали, опять меня замуровали…

— Да нет же, это тебе все приснилось!

Он верил ей, но боялся остаться один, плакал и просил, чтобы она не уходила. Кончалось тем, что мать брала его к себе, долго гладила и утешала, пока он не засыпал снова. Старый друг, декадент и оккультист, хорошо знал эту стену. Разбуженный ночью криком и стонами, тормошил приятеля:

— Опять стена?

— Да, черт побери… Зря я в трактире съел эту падаль, да еще на ночь…

Потом начиналась дискуссия о природе сновидений, оккультист выспрашивал подробности, объяснял и толковал сон, терпеливо перенося насмешки, а утром рисовал картон на этот сюжет.

Здесь, в тюрьме, только однажды привиделся ему сон о стене, и случилось это приблизительно за неделю до суда, но страшное видение возникло так отчетливо, что он, боясь, как бы все не повторилось снова, две ночи не ложился спать.

Эти несуразные сны досаждали ему, мешали спокойно относиться к неумолимо приближающейся минуте. Он уже и без того не забывал, что сидит за решеткой и что жизнь его кончится совершенно определенным образом. Прошло то время, когда он был в состоянии по-настоящему забывать об этом. Но пока еще без особенных усилий он мог подолгу не размышлять на эту тему и сохранял способность читать, предаваться воспоминаниям или решать какие-нибудь проблемы. А теперь все рушилось. Уже случались недобрые минуты, недобрые часы.

В эти дни к нему стал приходить его защитник. Кто-то из товарищей прислал ему бланк — доверенность, которую он должен подписать, а они наймут тогда адвоката. Он очень обрадовался, что встретит человека с воли. Ему очень хотелось, чтобы адвокат оказался хорошим, симпатичным человеком, который бы понимал все и не слишком бы докучал своей защитой, не имеющей ни малейшего смысла. Он мысленно нарисовал себе облик адвоката: пожилой, седой, серьезный, добрый господин, с которым они встретятся и поговорят о том, о сем. Так неожиданно ему захотелось.

Но перед ним предстал элегантный и совсем не старый еще мужчина с большим солидным портфелем. И хотя он выглядел молодо, и неизвестно, был ли добрым, он с первых слов расположил к себе своего подзащитного. Он сразу согласился со всем: правильно, незачем изворачиваться, защиту на суде он будет вести так, как они договорятся, волю клиента он глубоко уважает и так далее. При первой встрече они беседовали о знакомых, обсуждали новости.

Но сама беседа с человеком, не одетым в мундир, не с жандармом и не с врагом, человеком душевным и говорящим по-польски, доставила ему неожиданно большое удовольствие. Его подкупила мужественная, спокойная невозмутимость, с которой защитник отнесся к его неминуемой смерти. Он считал это неизбежным и полагал, что не поможет самая тонкая защита, самые надежные свидетели. Не может быть и речи о кассации, помиловании или каких-либо уловках; в Думе стоит на повестке дня проект закона об отмене смертной казни, но, понятно, ничего из этого не выйдет — судьи бесчеловечны; а впрочем, они всего лишь чинуши, слепо выполняющие указания сверху. Тут не о чем говорить. Поэтому заговорили о посторонних вещах, и час прошел незаметно. В камеру он вернулся с таким чувством, будто повидался с другом.

К нему вернулось прежнее, давно забытое, радостное настроение оттого, что дела идут своим чередом, по намеченному пути, что продолжается работа, нацеленная к великому будущему. На миг он почувствовал себя связанным с жизнью, пожалуй, в последний раз. Словно сраженный в бою солдат, он гаснущим взором окидывал поле битвы и радовался, видя, как наступают товарищи, предчувствовал, что победа придет — потом, уже после его смерти. Это был хороший, исключительно хороший день, который был подарен ему незнакомым ранее человеком.

Он очень привязался к адвокату. Тот приезжал на свидания часто, иногда без особой необходимости — о деле они не говорили, — привозил ему книги, журналы, и беседы получались именно такими, как хотелось, — обо всем и ни о чем. Однажды адвокат неожиданно взял с него слово, что на суде он будет молчать, как и заявлял ранее. Подзащитный с улыбкой обещал ему это.