Новеллы - [77]

Какой-то господин подходит к тому месту, где стоит бродяга; трость гулко постукивает по каменным плитам тротуара, и нищий, вздрагивая, просыпается. Глаза его жалобно устремляются на прохожего, широкие губы подрагивают, а сам он сгибается в три погибели. Идущий мимо господин задевает протянутую руку нищего, бросает на него мимолетный взгляд и тотчас же, убыстряя шаг, спешит прочь.

Хеле, хотя он и привык к тому, что вызывает у людей ужас, на сей раз чувствует себя уязвленным в самое сердце. Вот уже которую неделю, не зная покоя, слоняется он по городу, а подаяний день ото дня становится все меньше. Гигантская, нескладная фигура, длинные, как у обезьяны, руки, воспаленно горящие зеленые глаза попросту отпугивают людей.

Недовольно ворча, Хеле снова смыкает веки, но тут в конце улицы вспыхивают автомобильные фары, и ослепительный свет мягко скользит по мостовой. Машина, тихо урча, приближается. Жгучий свет пробуждает нищего, Хеле открывает глаза и выпрямляется — словно встает на дыбы; он ощущает адскую боль и горькое отчаяние: свет автомобильных фар как бы прояснил мысли, беспорядочно теснящиеся в его мозгу, высветил всю его непутевую жизнь, и ему вдруг кажется, будто он гибнет в этом искрящемся свете; да и к чему долее жить человеку, низведенному до уровня бессловесной твари… С губ его срывается стон. Хеле как на пружинах подскакивает к самому краю тротуара, прямо к близящемуся автомобилю, и черным, судорожно подрагивающим столбом простирается перед его колесами. Тормоза издают отчаянный визг, пытаясь удержать автомобиль, но тот ползет вперед, а из-под тяжелой металлической массы доносятся страшные стоны.

Хеле лежит, истекая кровью, сплющенный между буфером и передними колесами. Одна рука его вытянута во всю длину, и на ней покоится уродливая голова — вся в крови и пыли. Хеле выпрямляет левую ногу и издает глухой стон. Затем переворачивается навзничь и затихает в беспамятстве.

…Тот же автомобиль доставил его в больницу имени св. Марии. Хеле находится тут вот уже второй месяц; он исхудал пуще прежнего и выглядит еще более отталкивающе; лишь с помощью двух костылей ему удается ступить несколько шагов. Из-под больничной рубахи торчат костлявые ребра, словно некий пока еще живой, но уже предназначенный могиле гигантский скелет расхаживает меж больничных коек. Больные не любят его: прошлой ночью одна умирающая старуха со слезами молила монахинь убрать из палаты Хеле — смерть во плоти. Понапрасну отгородили ее постель ширмой, понапрасну успокаивали: умирающая плакала до тех пор, покуда Хеле не взял свои костыли и не перекочевал в коридор. Он пристроился там на скамейке, втянул голову в плечи, закутался в одеяло и долго смотрел, как за окном падает снег. Наверное, недели две его еще продержат здесь, в больнице, а потом — скатертью дорога на волю, в снежную, морозную зиму. Упорно, не мигая, как затравленный зверь смотрел он на крупные снежные пушинки. Выйдешь из больницы — ложись на белую землю, снежинки укроют тебя, погребут под собою, и конец всему. Когда-то давно мать произвела его на свет и бросила, как бездомную собачку. Вот и стал он на селе безотказным слугою всем и каждому; работал как вол, но платили ему всегда меньше, чем любому другому, а он и пикнуть не смел, ему сразу же глотку затыкали. Хеле содрогнулся. Ну почему, почему уродился он таким уродливым и безобразным?! И доктор Ланге вот ведь к чему замыслил его принудить!.. Худощавый господин в очках, этот доктор, и на редкость ученый, так и сыплет латинскими словами, другие врачи знай его слушают, а сами щупают голову Хеле, разглядывают его кости и уговаривают согласиться на предложение доктора Ланге: продать свой труп Институту биологии. Хеле не раз заводил об этом разговор с больными: один советует поддаться на уговоры, другой в страхе осеняет себя крестом. Адольф, больничный служитель, всячески подбадривает Хеле: ничего плохого, мол, с ним не случится, наоборот, имя его увековечат и любоваться на него будут много лет спустя, когда память о всяком ином человеке быльем порастет. Да и всех делов-то сущие пустяки: отпилят Хеле голову и вынут из черепа мозги. При этом Адольф бесстрастно попыхивает трубкой. Хеле, понятное дело, ничегошеньки не почувствует, в этом он, Адольф, со спокойной душой может его заверить; еще ни один покойник не выказывал неудовольствия, когда его потрошили. А потом, милейший Хеле, выварят твои косточки в большущем котле, чтобы удалить из них всякую пакость, и дело с концом. Приготовят тебе красивую подставку, обозначат на ней твое имя и возраст, и станешь ты вовек красоваться на этой подставке да пугать барышень — будущих докториц.

Желая окончательно убедить Хеле, Адольф как-то под конец дня завел его в кабинет к доктору Ланге.

— Смотри, Хеле, — и он ткнул пальцем в угол, где притулился какой-то щуплый скелет, — вот как ты будешь выглядеть. — И он потянул за собой перепуганного бродягу. — А ну, встань-ка с ним рядом. Э-э, да куда ему до тебя, ты супротив него головы на четыре выше будешь.

Сейчас, сидя у окна в коридоре, Хеле явственно представлял себя в кабинете доктора Ланге. Стоит скелет с пустым, голым черепом, ни шагу ступить, ни слова вымолвить не может, лишенный и жизни, и смерти.