Новеллино - [4]

Итак, Мазуччо был секретарем, но что, собственно, входило в его обязанности, сказать трудно. Составление бумаг, выполнение дипломатических поручений, ведение переписки? Наверное. Но безусловно также, немалое место в его жизни занимало простое пребывание в придворном штате, что предполагало как участие в развлечениях, так, возможно, и их организацию. Не последнее место отводилось здесь литературным занятиям. Из них во многом и родилась его книга. Вчитаемся в блестящую латинскую эпитафию, которую посвятил старшему собрату изысканный Понтано:

Он повестушки слагал для забавы и прелестью красил,

Шуток искусной игрой речь расцвечая свою.

Духом высокий, высокий и родом, в степени равной

Он и ученым был друг, и сановитым мужам.

Имя Мазуций ему, Салерн знаменитый — отчизна.

Здесь подарен земле, здесь и похищен он был[6].

Тут, как говорится, все сказано. Остроумный собеседник и увлекательный рассказчик, дворянин старинного рода, друг ученых мужей и сильных мира сего, человек, чья жизнь неразрывно связана с Салерно. Это все. Столь же немного сообщил о себе и сам Мазуччо. В том числе и о том, как и когда книга его была написана. Впрочем, о том, как — он все-таки рассказал, хотя, возможно, создал красивую легенду: якобы друзья уговорили собрать в один том разрозненные новеллы, которые он когда-то для их развлечения насочинял. Поверим ему, пусть в книге и присутствует подозрительная стройность, а стиль ее, язык не грешат разнобоем. Сохранившаяся в одном из собраний новелла-послание с посвящением все тому же Понтано подтверждает рассказ Мазуччо. Сложнее вопрос о датировке новелл. Когда книга была завершена, понятно — между смертью патрона автора, Роберто дель Сансеверино (12 декабря 1474 г.), и выходом «Новеллино» в свет в 1476 г. Сочинять же забавные свои повестушки он начал, видимо, около 1450 г. (на это указывают некоторые посвящения). Таким образом, работал писатель не торопясь и, наверное, вначале и не предполагал все это публиковать.

Дату смерти Мазуччо несложно вычислить: в эпитафии Понтано речь идет о новеллах, но ни слова — о книге; следовательно, писатель скончался до ее появления, то есть в конце 1475 или начале 1476 г.

Это действительно были забавы между делом, приятные сюрпризы для немногих друзей. Набор адресатов определял, конечно, выбор тем и стилистику их разработки, но не стоит это обстоятельство преувеличивать: думается, сюжет новеллы возникал — и в мыслях Мазуччо, и на бумаге — раньше, чем подбирался ее адресат. В этой череде посвящений вряд ли кто был обойден. И наверняка было много незаслуженных похвал друзьям и вынужденной лести сановникам и правителям (прежде всего Альфонсу, герцогу Калабрийскому). Но, посвятив всю книгу Ипполите Арагонской, Мазуччо был искренен: она была его музой, покровительницей, доброжелательным судьей и на все эти роли подходила вполне.

Такой налет дружеской интимности, возникший на первых порах случайно, был затем проведен через всю книгу, которая оказалась сработана мастеровито и изобретательно. Постоянные напоминания Мазуччо о том, что истории его неуклюжи и безвкусны, их язык груб и нестроен, что ладья его плохо оснащена и т. д. — не более чем кокетливая поза, столь понятная у литератора-дилетанта. Менее лукав писатель, когда признается, что пользовался «злою и резкою речью», стремясь говорить правду. Действительно, пристрастия и антипатии автора выражены в «Новеллино» достаточно прямо.

Было бы ошибкой полагать, что Мазуччо — это «писатель без стиля». Напротив, стилистические проблемы его занимали, и здесь ему было у кого учиться (в одном из прологов Меркурий, обращаясь к автору, говорит: «Боккаччо, изящному языку и стилю которого ты всегда старался подражать»). Но решал все эти проблемы он по-своему. Мазуччо не стремился к стилистическому единству «Новеллино», поэтому мы можем выделить в книге по меньшей мере три стилистических уровня.

Самый высокий (точнее, приподнятый) находим в посвящениях. В них порой затрагивается тематика следующего за посвящением повествования, но главное тут — это восхваление адресата. И коль скоро он принадлежит к аристократическому обществу, посвящение выдерживается в определенном тоне. Здесь Мазуччо показал себя старательным (пусть не очень способным или не очень внимательным) читателем Цицерона и его подражателей. Он умеет сложно закрутить период, подобрать эпитеты, нанизать сравнения. Фразы посвящений ритмически безупречно организованы, а сами тексты построены по правилам риторики. Все посвящения стилистически выверены и единообразны. И это делает их достаточно монотонными и неинтересными.

Известное стилевое единство есть на следующем уровне — в авторской речи. Она, как правило, нейтральна и лишь изредка взрывается эмоциями, когда автор слишком близко к сердцу принимает злоключения персонажей или сетует на жестокую несправедливость фортуны. И вновь звучит авторский голос в послесловиях (которые названы в книге просто «мазуччо»).

Наконец, третий стилистический уровень связан с собственно повествованием, с прямой речью героев, несущей на себе основную индивидуализирующую нагрузку. Тут хотелось бы говорить о богатой языковой палитре и словесном мастерстве. Однако это не вполне так.