Новелла современной Румынии - [179]
Ребенок не сводил с нас своих глаз, голубых, как весеннее небо.
— Я ехал верхом на рыжем коне, — ответил он, — и ускакал далеко-далеко, в те края, о которых мне рассказывала бабка Иоана.
Золушка попыталась мне объяснить, кто такая бабка Иоана. Я же пошел ей навстречу: взяв мальчика за руку, притянул его к себе и очень серьезно спросил:
— Расскажи, Михэицэ, красиво там, где ты побывал?
— Ну конечно, — улыбаясь, ответил ребенок. — Я заплатил хозяину сколько положено и путешествовал на коне. Там все очень красиво.
— Да, да, ты прав, — спокойно подтвердил я. — Добраться в края сказочных добрых молодцев можно и до того, как соберется народ, и вовсе не обязательно, чтобы карусель вертелась. В конце концов, у хозяина карусели только деревянные лошадки, а ты мчался на настоящем коне.
— Правда, дедушка! — радостно подтвердил ребенок. — А вот когда я странствовал, то очень жалел, что не взял с собой маму.
Прижимая к себе мальчика правой рукой, я взял левой за руку племянницу.
— Смэрэндица, — сказал я ей серьезно, — речистые и спортивные дети, всезнающие умники никогда не найдут волшебной шапки из «Тысячи и одной ночи». Твой сын нашел ее.
— А тебе, родной, — взволнованно добавил я, кладя руку на голову Михэицэ, — дано мечтать, значит изредка ты будешь счастлив.
Золушка нагнулась к своему мальчику и молча поцеловала его задумчивые глаза.
Перевод с румынского А. Садецкого.
ЗАХАРИЯ СТАНКУ
СПАСАТЕЛЬНЫЕ ЛОДКИ
Сугробы — как дома́. Снег кончился, а солнца все нет. Дома мы, собравшись в кучку, торчим у печки, пока не надоест. Сидим, сидим… Прямо осточертело! Потом натягиваем на себя лохмотья и выходим понемножку на улицу. Переминаемся с ноги на ногу, даже бегаем. Когда бегаем, согреваемся. Везде протоптали дорожки. Так проходит время. Иногда вечером зайдет сторож из примэрии, постучит палкой в калитку. Собаки яростно бросаются на него.
— Эй, кто там?
— Я, дядя Тудор, я, Джянтэ.
— Чего тебе?
— Запрягай-ка лошадей, надо тут одного купца-грека отвезти в Балта-Сэратэ.
— Сейчас, ночью?
— Сейчас. Купец больно торопится.
— Ладно, скажи, иду!..
Отец рад. Он сможет заработать целый лей, круглый серебряный лей. В темноте он запрягает лошадей. Напяливает на себя все, что есть теплого. Уходит. На дворе темная ночь. Слышно, как трогаются сани, как звенят колокольцы.
Балта-Сэратэ далеко, наверху, в верховьях Кэлмэцуя. Купца надо отвезти туда. В городе на Дунае купцов много, — они скупщики зерна и кукурузы. Они шатаются по деревням и зимой и летом, не знают покоя и вечно скупают хлеб у богачей. Отец всех их знает, знает, как каждого зовут, знает, кто чего стоит. Они каждый раз посылают сторожа за отцом. И он идет. Возит их в санях, в телеге, смотря по погоде. От этих поездок ему кое-что да перепадает.
Купцы жадные. Деньги недешево даются.
— Мама, а сейчас волки в поле есть?
— Есть.
— Они отца не съедят?
— Нет, не съедят!
— И купца не съедят?
— И купца не съедят…
— Жалко. Хорошо бы они его съели!
Я засыпаю. Мне снится поле, я вижу снег. Вижу отцовы сани. Волки, с горящими глазами, выходят из темноты и бросаются на них. Отец вытаскивает пистолет и стреляет. Волки пугаются и убегают. Потом один возвращается, встает на задние лапы и говорит человечьим голосом:
— Тудор, дай мне съесть купца.
— А!.. Ты купца хочешь съесть? Господина Куркумелиса?
— Да, хочу. Господина Куркумелиса.
А господин Куркумелис, закутанный в свою выдровую шубу, дрожит в санях. Стучит зубами от страха.
— Не отдавай меня, Тудор… Мне надо в Балта-Сэратэ. Мне надо купить пшеницы. Мне торговать нужно.
— Не отдам тебя, шуба, не отдам.
Волк протягивает лапу.
— Дай хоть половину, дружище. Дай, для моих волчат.
— Ну, раз для волчат, бери, пожалуй! Отхвати у него со спины малость.
Господин Куркумелис толстый. Он вылезает из саней. Поворачивается к волку спиной.
— Пожалуйста, волк, угощайся. Но будь милосерд…
И добрый волк куснул два раза купца, а затем убежал. Купец плачет. Садится в сани.
— Ну, Тудор, гони лошадей, а то, если мы еще волков встретим, ты привезешь в Балта-Сэратэ один кошелек…
Во сне я смеюсь над бедой купца. Потом сон путается, и я вдруг вижу, что играю с волчатами. Я тяну их за уши, а они меня легонько ударяют лапами по лицу. Один царапает меня до крови. Я даю ему тумака в бок. Тут меня встряхивает и будит мой брат Ион.
— Чего дерешься?
— Я ударил волчонка.
— Нет тут никаких волчат!
— Их было двое, братец.
— Тебе все приснилось. Спи.
Но я уже не мог больше спать. Я все думал об отце, как он едет в санях по снежному полю.
Едва рассвело, как отец вернулся. Он весь закоченел. Я спрыгиваю с лавки и бросаюсь к нему на шею.
— Вернулся?..
— Вернулся, а то как же?
— Волков видал?
— Нет.
У отца заиндевели усы. Он разжигает печку соломой, отогревается. Долго чертыхается и наконец затихает. Теперь есть на что купить табаку. Есть и на табачок и на несколько чашек муки. Мука зимой очень дорога, а ведь без муки в доме не обойтись. Скоро пасха, и тогда каждый, как водится, должен отнести в церковь калачей, помянуть усопших. Теперь у нас дома целое сито муки! Мать напечет калачей и снесет их в церковь, — половина достанется попу, а половину принесет нам. В каждый калач она воткнет по огарочку. Она покадит над ними черепком с ладаном, и в доме приятно запахнет, запахнет ладаном. Ладан напомнит об умерших… Мне-то не хочется, чтобы в доме были мертвые… Теплый запах ладана, холодные с мороза калачи. Мы их едим, съедаем в один миг, как будто их и не было.
