Новая жизнь Нефертити - [34]

Он посмотрел на меня взглядом обиженного мальчишки и, кажется, не обманывал.

От неловкости я прикусила губу, сердце в груди немного распустилось. Со вторым вздохом раскрылось сильнее, и захотелось плакать. Слезы сами скатились из глаз.

— Я испугалась, — призналась я.

— Но повода не было, — глухо сказал Финн.

— Правда?

— Да.

Он вытер мои слёзы. Посмотрел с болезненной надеждой и протянул мне раскрытую ладонь. Моё сердце перевернулось от боли, но я всё же опустила в неё пальцы.

— Ледяная, — ахнул Финн и накрыл другой рукой. — Ты замёрзла? Сейчас вырубим кондиционер.

Он что-то крикнул вперед по-французски.

— Я волнуюсь, — вздохнула я.

— Не надо.

— Ладно.

— Давай вторую. Хотя…

Финн придвинулся и обнял меня, окутав собой, как горячим облаком.

— Нефертити, а такая глупенькая, — тихо рассмеялся он.

Я поморщилась.

— Давай не будем, а?

— Почему?

— Потому что я не хотела бы, чтобы ты был Эхнатоном.

— Великим фараоном?

— Эхнатон был капризным, мстительным, деспотичным, злым и… не верным.

— Вот как?

— Эхнатон — это скорей история болезни, а не повод гордиться.

— Ты так это видишь? — поразился Финн. — По мне, так он крутой реформатор, который перекроил Египет на свой лад. Круче Петра Первого. Он заставил всех верить в одного Бога, послал к чертям жадных жрецов, построил свою столицу.

— И сделал Богом себя. Знаешь, сколько статуй с ликом Эхнатона было в его храме Солнца в Ахетатоне? Там все статуи были с его лицом! Знаешь, что он начал казнить за поклонение старым богам? А людям полагалось молиться на него и Нефертити? Да, они так и стояли в «красном углу» каждого дома.

— Он просто гнул свою линию. И при нём процветало искусство — реальное искусство, а не каноническое, вот что важно. Он был сильным царём.

— А ты знаешь, что он обрушил к чертям экономику и испортил дипломатические отношения с соседями?

— Обалдеть, насколько ты по-своему на всё смотришь!

— …как и целая плеяда историков. Но больше всего в этом мне нравится, — вздохнула я, — что ты говоришь «он», а не «я».

Финн хмыкнул.

— Имеешь в виду, что я не совсем съехал с катушек?

— У всех своя норма, — вздохнула я. — Кто вас, гениев, знает?

— Ты считаешь меня гением? — просиял Финн.

— Но я не твоя фанатка! — грозно сдвинула брови я. — Имей в виду!

И он счастливо рассмеялся.

⁂

В Бель Руже мы проникли тайком от всех в мою комнату и заперлись, шепча, как воры. Моя сумка лежала на тумбочке, вещи, оставленные у гримёров, — на стуле. Арина позаботилась. Финн и не собирался оставлять меня одну, и большая кровать ждала нас, как новобрачных. Я, наконец, избавилась от фараонских одеяний — Финн помог снять ожерелье и тунику, избавил от тяжёлых украшений, и, голую, к счастью, больше не Нефертити, погрузил в пену белых простыней. Можно было быть собой в обычной, почти гостиничной спальне.

— Красивая, — прошептал он, нависнув надо мной, сам прекрасный, как античный герой.

— И ты, — ответила я и потянулась к нему.

— Я хочу, чтобы тебе было хорошо, ни о чём не беспокойся!

— Ладно…

— Иди ко мне.

Он целовал меня долго и трепетно. Чувствовать жар его атласной кожи, упругость мышц, приятную силу бёдер теперь ничего не мешало. Волшебство поцелуев, касаний. Его ладони наполнялись тяжестью моей груди, гладили живот, опускались ниже. Мои изучали его в ответ. Без запретов.

Финн был жаден, нежен, силён. Мы меняли позы и любили, пили друг друга. Я немного неуклюже, восхищая его своей неопытностью и боясь разочаровать, он уверенно и неутомимо. И лёгкий страх, временами просачивающийся вместе со сквозняком и странными мыслями о магических символах, Катрин и Эхнатоне, делал ощущения острее.

Но я хотела быть с этим мужчиной. Любить. И не думать о знаках, ведь иногда значимое ничего не значит.

⁂

Это было верное решение. Всё изменилось внутри и снаружи, жизнь снова заиграла красками, и я почувствовала себя живой. «Ты моя женщина», — повторял Финн многократно, закрепляя поцелуями. И я поверила.

С наступлением сумерек нам пришлось прерваться. «Будет премьера песни для своих» — сказал Финн и ушёл в душ. Я задержалась взглядом на тяжёлых браслетах и кольцах, лежащих на тумбочке у кровати. Надо было их отдать из рук в руки самой владелице, не дай Бог потерять! Но пока взяла один из них, покрутила и потянулась за телефоном. Отчего-то захотелось сравнить их с теми, что множились в интернете.

И я устроила украшениям фотосессию — всё-таки они были невозможно красивы, несмотря на выпавшую бисерину из бирюзы на окантовке, на пару царапин на панцире синего скарабея и одну — на сердолике.

Кольца тоже были потрясающие: с «глазом Гора», выделяющимся золотом на крашеной чёрной эмали; с миниатюрным скарабеем и сфинксами. Как удивительно соблюдена египетская стилистика! Подушечкой пальца я надавила на золотую печатку и почувствовала отшлифованные выемки — тонкая работа!

«Целое состояние, если настоящие», — подумалось мне, но сфотографировать я их не успела. Финн зашумел в ванной, и мне стало неудобно, словно я шпионю, хотя и не собиралась. Я спрятала телефон, сгребла драгоценности в сумку. Потом передумала и надела их на себя — сниму и вручу Катрин. И плевать на интерполовца! Тем более, что он явно фальшивый.