Новая Шехерезада - [51]
Подошел официант...
— Ну, — Зот поднял бокал, — за нашу случайную, но, как мне кажется, закономерную встречу!
— Судя по темпу — вы сегодня уезжаете? — усмехнувшись, проговорила Анна Сергеевна.
Я хихикнул. Сашок пристрелил меня взглядом.
— Да... мы уезжаем... — ставя бокал на стол, медленно проговорил Зот, — но это не означает, что все сказанное мной не имеет веса!
— ...К Дербенюку! — приказал он, когда мы вышли и сели в машину. Вскоре мы остановились у обшарпанного подъезда. — Вызови мне его сюда! — со сдерживаемой яростью приказал он Сашку.
Дербенюк стоял под дождем в тренировочном костюме и домашних тапочках, и Зот, открыв дверь машины, отчитывал его.
— Будет исполнено... будет исполнено! — кивая, повторял Дербенюк.
Тут меня удивил поступок нашего водителя, которого я, надо признаться, считал уже за робота... он вдруг вылез под дождь, раскрыл над Дербенюком зонт и стоял, прикрывая его.
Вот единственный человек, подумал я, который не побоялся совершить человеческий поступок — вопреки ситуации, по зову души, не побоявшись опалы и хулы!
— Все понял? — сказал наконец Зот Дербенюку. Тот кивнул. — Надеюсь, у этой женщины, — Зот кивнул на Анну Сергеевну, — не будет больше проблем!
— Не будет, — глядя исподлобья, глухо произнес Дербенюк.
— Только не надо благодарить! — отгораживаясь от Анны Сергеевны ладонью, произнес Зот.
— Я не буду благодарить, — ответила она. — Мне ничего не нужно... такой ценой. Дербенюк уже пытался меня катать... на этой машине.
Повисла пауза. Я посмотрел на водителя, потом на Зота. Водитель медленно сложил зонт и уселся в кабину.
— Гони! — захлопывая дверцу, скомандовал Сашок. Машина рванула через дождь.
— Замечательно! Настоящие места Достоевского! — восхищенно глядя по сторонам, воскликнул Сашок.
— Мне сюда, если можно, — показала она. — Остановитесь вот здесь.
Все сидели молча.
— Анна Сергеевна, — медленно поворачиваясь к ней, заговорил Зот. — Вы... воскресили меня. Вы заставили меня... посмотреть на себя... печальными глазами. У меня к вам... последняя просьба... Разрешите войти в ваш дом... хотя бы краем глаза увидеть атмосферу, в которой рождаются такие люди, как вы! Сказать «благодарю» вашей матери, если она жива, отцу, если он есть, дочери, если она существует, за такую мать! Разрешите? — он поднял на нее страдальческие глаза.
— Ну пожалуйста, — проговорила она.
Они ушли в маленький двухэтажный дом. Переулок был узкий — машина доставала от тротуара до тротуара.
Сашок, оставшись, в нетерпении ерзал — он действительно страдал!
— Возмутительно! Ничего не налажено! — эти слова он почему-то обратил к шоферу. — И зачем, вообще, этот беспрестанный дождь! — в бешенстве закричал он уже на меня.
Наконец из глубокого подъезда, освещенного тусклой лампочкой, вышел Зот, почему-то прикрываясь воротником плаща. Он сел в машину. Мы молчали.
— На вокзал, — обронил Зот.
Машина двинулась сквозь стену дождя. «Дворники» не успевали разгонять тяжелые струи.
— Удивительная женщина! — заговорил наконец Зот. — Настоящая петербуржанка! Строгость! Сдержанность! И под всем этим — скрытая страсть!
— Скрытая? — усмехнулся Сашок (в тепле машины его несколько развезло).
Зот метнул на него бешеный взгляд. Он умолк.
— Кстати, — обернулся Зот, — весь этот дом некогда принадлежал ее предкам!
— Старинный, разумеется, род? — значительно подняв бровь, произнес Сашок.
— Нет. Просто чиновники, — скромно и одновременно с достоинством проговорил Зот.
Машина вывернула на Невский.
— Я ей говорю, — Зот никак не мог остановиться, — может быть... хоть когда-то в чем-то вам понадобится помощь... достаточно влиятельного лица? Я сделаю все, что угодно!.....«Дурак», — сказала она.
Мы понимающе помолчали.
— Надеюсь — все координаты имеются? — строго спросил Сашок, почему-то у шофера.
— Не нужно, — произнес Зот.
Мы вышли к вокзалу. Уезжал Зот, по-моему, еще в большем стрессе, чем приехал... Впрочем, умному человеку все идет на пользу, даже поражения.
— Надо было в Сочи лететь! — ежась под промозглым дождиком, сказал Сашок.
III
По-нашему, по-водолазному
Однажды, в полном уже отчаянии от своей жизни, я ехал куда-то, сам не зная куда.
Найду какой-нибудь тихий уголок, думал я. И буду жить спокойной жизнью, как все! Вон как безмятежно дремлют люди во всем вагоне!
Против меня, склонив голову на грудь, спал человек в съехавшей на лоб мокрой шапке: он спал тогда, когда я вошел в еще пустой и темный вагон, не проснулся он, когда набились люди и потеснили его, и когда вагон задрожал и ярко осветился, и сейчас, когда мы долго уже ехали среди снежных равнин, он продолжал безмятежно спать.
Вот! — с умилением глядя на него, думал я. Человек устал и честно спит! Жизнь у него, видно, трудная, но ясная, лишенная тех неразрешимых противоречий, в которые имел глупость забраться я. Поспит, и где надо — проснется, и выйдет в свою ясную жизнь!
Я с завистью смотрел на его тяжелые красные руки — на левой кисти можно было разобрать расплывчатую фиолетовую наколку «Шура».
И с любовью у него, видимо, все в порядке: раз полюбив свою Шуру, он верен ей до конца. Иначе бы, ясное дело, такой цельный человек вытравил бы надпись.
