Новая идеология: голодомор - [39]

Признание голода 1932–1933 годов геноцидом украинского народа неверно фактологически. Это лишь истероидная метафора. В идеологии коммунизма не была заложена геноцидальная составляющая по национальному или расовому признаку. В практике коллективизации не ставилась задача геноцида украинцев. Голод 1932–1933 годов не был голодом, специально организованным против украинцев.

Голодомор уводит украинскую культуру в сторону от европейских ценностей, от чувства реальности. Он закладывает в украинскую идентичность механизм силового подавления реалистичности.

«Голодоморная» Украина, стремясь в Европу, противостоит всей Европе, ожидая от нее поддержки своих неверных оценок и не располагая потенциалом, чтобы заставить Европу принять черное за белое, свою оценку истории за реальность. И это не может не истощать украинскую культуру.

Голодомор закладывает сильную и бесперспективную конфликтность внутрь украинской культуры, ослабляя ее способность договариваться с другими культурами и жить совместно с ними в мире и взаимодействии. Консолидация украинской культуры вокруг тезиса о голодоморе – это парадоксальный путь к весьма радикальному национализму.

Почему голодомор как концепт оказался способным распространиться в 1990-х годах на Восточную Украину? Почему он закрепился в современной украинской государственной идеологии, возобладавшей после «оранжевой революции»?

Видимо, именно концепт голодомора оказался в 1990-х годах формой восстановления крестьянской идентичности восточноукраинского города, рухнувшего в деиндустриализацию. Городское население индустриальных центров Восточной Украины на массовом уровне сохраняло память о своем крестьянском происхождении, но потеряло память о реальной жизни в деревне. Деиндустриализация в городах проходила параллельно с распространением либеральной идеологии через СМИ и множество социальных институтов. Эта идеология подразумевала отрицание колхозов и крупного производства вообще.

Горожане Восточной Украины были заброшены в мифологическое пространство, в рамках которого определяли себя сторонниками «фермерского пути развития деревни». При оценке коллективизации они, на символическом уровне, становились на сторону кулачества, уничтоженного в ходе коллективизации. Положительные последствия коллективизации и личный опыт их семей отходили на второй план. Семантическая деколлективизация, происшедшая в городах Восточной Украины в 1990-х годах, привела к активизации в массовом сознании горожан как бы кулацких представлений о развитии деревни.

Постсоветский либерализм в целом был направлен на противопоставление индивидуума коллективу. Применительно к оценке деревни это означало переход массы горожан к абсурдным, непроверенным личным опытом симпатиям к фермерскому пути развития деревни, к ненависти к колхозам и страху перед коллективом. Украинский город вернулся в состояние духовной анархии, свойственное деревенской культуре. Анархия, аполитичность, локальная и «клановая» идентичность при немалой степени мракобесия – все это превратило мелкого предпринимателя – горожанина Восточной Украины 1990-х годов в своего рода доколлективизационного крестьянина.

Концепция голодомора стала подвидом общего либерального сознания горожан. Этот концепт позволил горожанину – потомку «коллективного бедняка» 1930-х годов – ощутить себя «коллективным кулаком». Образы голодомора позволяли этому городскому «коллективному кулаку» морально победить советскую власть в мифологической коллективизации и тем самым оправдать образ жизни мелкого предпринимателя. Концепт голодомора канализировал социальную неприязнь в украинском городе в солидарность не «коллективного бедняка», а «коллективного кулака».

Идеология голодомора в восточноукраинских городах – это полный аналог, как ни парадоксально, той идеологии социальной консолидации, которая в середине 1990-х годов сделала возможным приход к власти в соседней Белоруссии Александра Лукашенко. Однако такие же по сути горожане, ставшие вновь крестьянами по мере остановки заводов, в Белоруссии ощутили себя «коллективным бедняком», повели себя подобно бедняцкому полюсу в деревне начала 1930-х, консолидировались в своего рода общину, нацеленную на выживание через модернизацию. Такой «общиной» стало белорусское государство.

В Восточной же Украине доминантой возродившейся крестьянской идеологии стала идеология мелкого предпринимателя, «кулака», консолидированного под властью местного «атамана» – регионального лидера. И именно этот кулацкий тип крестьянского мироощущения вобрал в себя миф голодомора в украинских городах.

Александр Довгаль. Раздача пайки, 1927 год

Глава VI Ренацификация Восточной Европы

Антикоммунизм – отложенная победа нацизма

Миф о голодоморе опасен для современной Европы, и особенно ярко эта опасность проявляется в восточноевропейском контексте: этот миф позволяет связать с антикоммунизмом проблему ревизии итогов Второй мировой войны и реабилитацию нацизма.

Культуры Восточной Европы – в той степени, в которой они признают факт голодомора, – словно возвращаются в точку отсчета исторического времени, когда Гитлер еще не пришел к власти в Германии, не было Второй мировой войны и не была одержана победа над нацизмом. Признать геноцид украинцев преступлением советской власти означает автоматически признать самые радикальные формы сопротивления ей, в том числе нацистскую версию антикоммунизма. По крайней мере, немецкий нацизм в его довоенной практике выглядит оправданной формой сопротивления коммунизму, практикующему геноцид в громадных масштабах.