Новая идеология: голодомор - [41]

Каждый местный национализм создал версию собственного голодомора. В Литве – «геноцид» литовцев советской властью и депортация в Сибирь. В Латвии и Эстонии – депортация. В Польше – Катынь и уничтожение довоенной польской интеллигенции. В Белоруссии – Куропаты, расстрелы в ходе политической борьбы 1937–1938 годов. Все эти события состоялись, все они были трагичными, и все достойны памяти и осмысления, но интерпретация этих событий местными национализмами была полностью совершена по кальке украинского голодомора.

Однако ни одна из этих трагедий не может сравниться по масштабам с украинским голодом. Ни одна из них не влекла за собой таких грандиозных последствий для Восточной Европы и СССР. Именно украинский голод является «главным голодомором» Восточной Европы, и от распространения идеологии украинского голодомора зависело, будут ли культивироваться в остальных восточноевропейских национализмах местные голодоморы, или антикоммунистическая консолидация пройдет по иной модели.

Национализм или европейская интеграция: что победит?

Послевоенная индустриализация в большей части Восточной Европы не сопровождалась столь глубокой коллективизацией и истощением деревни, как в России или Восточной Украине. Традиционная крестьянская культура не была так глубоко взломана коллективизацией, как это произошло в СССР в начале 1930-х годов. Доля сельского населения в Восточной Польше, западных областях Белоруссии, Украины, в Молдавии, в республиках Прибалтики к моменту распада СССР была весьма значительной, достигая в некоторых регионах половины населения. Города были насыщены в основном горожанами в первом-втором поколениях, сохраняющими тесные связи с деревней[59] .

В ходе распада СССР и кризиса восточного блока рухнула крупная промышленность в городах и значение городов упало. Произошла значительная деиндустриализация, частичная, но кое-где очень заметная деаграризация. Горожане массово занимались дачами, работой в хозяйствах своих родственников в деревнях и т. д. Но главное – наименее пострадавшей от краха промышленности частью общества оказались крестьяне. Тот тип крестьян, который можно отнести к середнякам.

Остатков техники, умений, организации, инфраструктуры деревни хватило для того, чтобы крестьяне в деревне не голодали и даже кормили часть своих родственников в городах. Однако создать крупнотоварное производство в 1990-х годах на базе фермерства было сложно: перемены шли слишком быстро, новый кулак появлялся медленно. Но середняк возник массово, и себя крестьяне кормили. Вместе с середняком произошла естественная реанимация представлений крестьянства этого типа о мире и реальности.

Произошел своего рода возврат к доколлективизационной деревне, напоминающей деревню СССР 1920-х годов. Но еще более мощным был возврат психологический, ментальный, мировоззренческий к именно деревенским типам мышления и культуры. Для такой вернувшейся в конец 1920-х годов восточноевропейской деревни национализм традиционалистского, ксенофобского толка был естественной идеологией.

В Восточной Европе этот национализм прижиться не успел. Его смела волна европейской интеграции. Но в 1990-х годах он был востребован, и в этом регионе деколлективизация деревни сопровождалась деградацией системы ценностей до уровня 1920-х годов.

Вернувшаяся в доколлективизационную эпоху культура Восточной Европы воспринимала как реальность угрозу новой коллективизации, голода, возврата коммунистов к власти, депортаций, репрессий и прочих ужасов демонизированного СССР.

Впрочем, антикоммунизм восточноевропейской деревни в середине 1990-х годов легко сменился симпатиями к неокоммунистам или близким им популистам. Но к этому времени в городах уже устоялись элиты, ориентированные в основном на Запад.

Курс Восточной Европы на интеграцию в состав ЕС был гарантирован зависимостью от поддержки Запада, и национальные элиты нуждались в продолжении антикоммунистической консолидации своих народов на период адаптации к условиям вступления в ЕС и НАТО.

Восточная Европа второй половины 1990-х годов – это пространство диктатуры радикального национализма, социальных бедствий и вытеснения крестьянина и горожанина из небольшого городка в Западную Европу на заработки. Город сокрушил восточноевропейскую деревню, вытеснив избыточное население в пригороды Парижа и Лондона.

В этот сложный переходный период Восточная Европа пережила своего рода радикальную националистическую диктатуру, напоминающую диктатуры 1930-х годов. Могла меняться политическая окраска местных режимов: левые посткоммунисты сменяли правых консерваторов и наоборот, но общим оставалось главное: подавление постсоветских элит, особенно в силовых структурах, и крайне антикоммунистическая, антисоветская идеология.

Основным обоснованием такой крайности идеологии во всех странах был свой вариант голодомора. По сути, в 1990-х годах украинский голодомор был превращен в универсальную антисоветскую идеологию для всех посткоммунистических стран. Так, в Литве было введено уголовное наказание за отрицание геноцида литовцев при советской власти.

Именно этим путем идет после «оранжевой революции» и сама Украина. Вокруг голодомора было легко выстраивать общие ритуалы и пропагандистские слоганы периода ориентации на формирование союза во главе с националистической Польшей и Украиной.