Новая Федра, или Жаркое из четырёх сердец - [7]

— О нет, Бильда! — воскликнула графиня.

— Ты пробудешь в нём до первых петухов, а затем вновь вернёшься в тело Аурелии, на этот раз навсегда, — ответила ведьма. — Тебе придётся потерпеть эти короткие часы, если ты действительно хочешь обладать Вивенцио.

— Я всё поняла, Бильда, — Мелисинда покорно наклонила голову.

— По-моему, это лёгкое условие, — сказала ведьма, — и уж оно-то не должно доставить тебе затруднений. Как только прокричат первые петухи, ты вернёшься в тело Аурелии, на этот раз окончательно, а с девчонкой в старушечьей плоти ты сможешь сделать всё, что захочешь.

— Я задушу её, — прошептала Мелисинда.

Она приблизилась к Аурелии и вгляделась в неё. Похоже, старая плоть была в глубоком обмороке, но не исключалось, что Аурелия слышала их с Бильдой разговор.

— Не беспокойся, она в обмороке, — заверила её ведьма, как будто прочитав её мысли. — Помни, что я тебе сказала. Сегодняшняя ночь будет ночью твоего терпения и величайшего торжества. Пережди её, и ты обретешь молодость Аурелии и любовь Вивенцио!

С этими словами она растаяла в воздухе, а трепещущая Мелисинда побежала в опочивальню.

При её появлении Вивенцио привстал на ложе. Свечи, горевшие в изголовье, озаряли его стройное загорелое тело, тёмные волосы и прекрасное лицо с пылающими страстью глазами, устремлёнными на возлюбленную. Вид Аурелии его удивил. Никогда ещё девушка не выглядела такой взволнованной. Глаза её лихорадочно блестели, грудь бурно вздымалась. Она торопливо скинула с себя платье и, оставшись обнажённой, помешкала, оглядывая своё тело, словно видела его впервые в жизни.

— Аурелия, иди же ко мне, — позвал её Вивенцио и окончательно сбросил с себя одеяло, демонстрируя молодой жене своего нетерпеливо вздрагивающего в предвкушении скачки жеребца.

Мелисинда вся запылала, увидев его, и со стоном страсти кинулась в объятия любимого. Жар её неистового восторга передался и молодому мужу, стократно усилив его пыл.

— О Вивенцио, как я люблю тебя! — шептала Мелисинда, горячими поцелуями покрывая его грудь и плечи. — Как я ждала этой блаженной минуты! Войди же в меня, дай насладиться любовью, продли, продли минуты восторга, ведь они так скоротечны в нашей жизни!

— Милая Аурелия, только сейчас, в эти упоительны мгновения, я постиг всю безграничность твоей любви ко мне, — отвечал юноша, — и поверь, что и моя любовь так же сильна и глубока!

— Ты мой навсегда, Вивенцио!

— А ты моя… О, как я счастлив!

Его руки нежно скользили по её телу, и Мелисинда, тая от страстной неги, не могла удержаться, чтоб не коснуться рукой твёрдого и тугого интимного органа возлюбленного. Ощутив прикосновение нежных пальчиков, Вивенцио не в силах был совладать со своей страстью: семя выплеснулось раньше времени, забрызгав простыни и руки любимой… Мелисинда весело рассмеялась: нетерпение возлюбленного позабавило её. Её ласки и поцелуи стали жарче; Вивенцио отвечал с не меньшим пылом. В голове Мелисинды затуманилось, когда её молодой любовник, вновь собравшись с силами, ввёл в её заветную щель свой окрепший орган. Графиню пронзила боль, какую испытывает девушка в минуту первой близости с мужчиной, и стон, невольно сорвавшийся с её губ, был одинаково сладок и ей, и Вивенцио. Но после первого непроизвольного оргазма второй всё никак не наступал. Молодой наездник энергично гарцевал на своей юной кобылке, пытаясь вызвать его, и в увлечении оба забыли обо всём на свете. Мелисинда едва расслышала удары колокола, долетавшие через полураскрытое окно. Разгорячённая, уже начинавшая содрогаться в порыве охватившего её экстаза, она не обратила внимание на эти роковые звуки, тем более Вивенцио ускорил темп скачки — оргазм был близок, оба тяжело дышали, в глазах плыло, Мелисинда стонала и выгибалась всем телом в объятиях возлюбленного… Последний удар колокола, прозвучавший в ночи, слился с криком удовлетворения, который испустил Вивенцио — он, наконец, снова разрешился семенем! В эту блаженнейшую минуту его объятия были особенно крепки, и чем туже он сжимал Мелисинду и чем сильнее содрогался, тем слаще, тем упоительней ей было. Они заканчивали любовное соитие одновременно, являя собой как бы одно существо. Истосковавшаяся по любви Мелисинда с особенной жадностью впитывала в себя эти мгновения страсти, прижимаясь к возлюбленному, дрожью отзываясь на его дрожь. Отзвук последнего удара колокола, долетевший до её сознания, заставил её оледенеть: ей вспомнились слова ведьмы. Сердце её сдавило металлическим обручем. Она сделала движение встать, но было поздно: в комнате полыхнуло синее пламя, и в объятиях Вивенцио оказалась не его молодая жена, а мачеха с густо набелённым, изуродованным язвами лицом!

Свершилось то, о чём предупреждала колдунья: в полночь Мелисинда и Аурелия получили обратно свои тела.

Девушка очнулась на полу в тёмной комнатке с распахнутым окном. Сознание с трудом возвращалось к ней. Она никак не могла постичь, что же произошло после того, как она откушала из рук мачехи пирожное. В конце концов она решила, что это был обморок, сопровождавшийся бредом. Два бокала бургундского, выпитые ею на пиру, и головокружительно сладкое ожидание брачной ночи довели её до галлюцинаций, ведь не может же быть, чтоб она, Аурелия, вдруг превратилась в мачеху, а мачеха — в неё!