Новая эпоха — старые тревоги: Политическая экономия - [20]

В случае консервативной политики спад в старом секторе протекает медленней, социальное напряжение размывается. На кривой 1 показаны участки плато, которые образуются в периоды денежных вливаний, имеющих целью поддержать производство, естественно достающихся крупным предприятиям старого сектора, «флагманам» социалистической индустрии. К подъему это привести не может, но на время либо уменьшаются темпы спада, либо он приостанавливается.

Рисунок 3. КОНСЕРВАТИВНАЯ ПОЛИТИКА

В это время развитие нового сектора тормозится, он не получает ресурсов, которые могли бы высвободиться. Старый сектор тоже не получает ресурсов в достатке, поскольку сокращается их общий объем. Период спада затягивается, утрачивается научно-технический потенциал, сокращаются эффективные мощности как вследствие износа без должного обновления, так и вследствие относительного роста издержек. Накапливается отставание от других стран. Перспективы для подъема после стабилизации оказываются хуже, намного вероятнее длительная депрессия. В целом интегральная величина потерь оказывается гораздо больше, чем в случае быстрых радикальных реформ.

Разумеется, есть оптимальный вариант, лежащий между этими крайностями. Но давайте посмотрим, к какой картинке ближе то, что происходило в России в 1992–1998 годах. Конечно, это вариант рисунка 3. Очевидно, что мы шли и не по линии шоковой терапии, и не по оптимальному пути; мы шли очень близко к предельно консервативному пути, именно этим вызваны и многие проблемы переходной российской экономики, и нынешнее обострение кризиса.

На Западе большое впечатление в кругах, интересующихся Россией, произвела появившаяся не так давно статья Гадди и Икеса «Стоит ли спасать виртуальную экономику»[5]. Авторы отмечают, что российская экономика не только не двигалась к рынку, но даже не маршировала на месте. То, что у нас возникло, они называют виртуальной экономикой. Примерно то же самое в трудах Экспертного института[6] было названо специфической адаптационной моделью переходной экономики с большими начальными диспропорциями.

Суть виртуальной экономики демонстрируется на четырехсекторной модели:

1) домашнее хозяйство;

2) правительство;

3) сектор, создающий добавленную стоимость, близкий

к нашему рыночному сектору (кривая 2 на рисунке 1);

4) сектор, уменьшающий добавленную стоимость, близкий к нашему «старому» сектору (кривая 1 на рисунке 1).

Вследствие социальной неприемлемости немедленной ликвидации сектора 4 формируется некая адаптационная модель, в которой продукция этого сектора получает фиктивную положительную цену, используемую в бартерном обмене и при исчислении налогов. Реально заплатить работникам и своему поставщику, сектору 3, он не может, но тот соглашается на фиктивную оплату за счет налоговых освобождений и иных суррогатов. Бюджет не получает налогов от 4-го сектора вовсе, а от 3-го — частично, не финансирует армию и бюджетную сферу, но живет взаимозачетами и т. д. Домашние хозяйства не получают зарплаты.

Знакомая картина. Выскочить из порочного круга можно, только устранив источник виртуальности — неэффективные производства сектора 4, сократив до минимума затрачиваемое на этот процесс время. Таково же условие окончательного выхода из кризиса.

Ясно, что любая политика, которая ради социальной ориентации затягивает процесс, на деле наносит больший ущерб, тащит страну в пропасть.

Нет ли какого-либо иного способа поднять производство, чем через рост нового сектора? Есть, но только в очень ограниченных пределах, если понизятся процентные ставки и предприятия получат доступные кредиты на пополнение оборотных средств. И это не альтернатива закрытию неэффективных производств, а дополнение к нему. Процесс наблюдался в 1997 году.

Для некоторых отраслей возможности дает девальвация рубля. Однако эффективных мощностей, позволяющих производить конкурентоспособную продукцию с приемлемыми издержками, становится все меньше. Нужны инвестиции, а их выгодней делать в новый сектор или в реструктуризацию предприятий, переводящую их в этот сектор. Поэтому обойти закономерности, активизируя промышленную политику в виде государственной помощи Ростсельмашу или АЗЛК, вряд ли удастся.

Есть, правда, еще один способ, тень которого нет-нет да и мелькнет в предложениях искателей легких решений: закрыть экономику либо посредством высоких пошлин, квот и лицензий, либо введением госмонополии внешней торговли; поддержать слабых дотациями и субсидиями; увеличить госзаказ и госрасходы, чтобы стимулировать спрос. Это и есть откат. За ним последует государственное регулирование цен, товарный дефицит и рационирование потребления. Белоруссия, кажется, уже попробовала. В терминах предложенной модели переходного процесса очевидно, что это не выход, а конец.

5.1.2 Новый выбор

Драматизм ситуации состоит в том, что финансовый кризис дал толчок не реформам, не ускорению преобразований, а их новому торможению под флагом смены «обанкротившегося» либерального курса.

Третий тезис. Социальное недовольство растет вследствие ухудшения экономического положения, снижения уровня жизни, невыплат зарплаты и пенсий, потерь в науке, образовании, охране здоровья; также вследствие упадка России как великой державы и ущемления национального достоинства. Ранее это уже привело к протестному голосованию на выборах 1993 и 1995 годов, отдавшему большинство в Думе оппозиции, левым и националистам. Это привело, далее, к постоянному конфликту между законодательной и исполнительной властью, к противодействию Думы реформам, к всемерному их торможению. По факту эти обстоятельства вместе с давлением вне парламента (шахтеры, учителя) тормозили преобразования, толкали нас к консервативному курсу, который проводился в реальности, несмотря на присутствие в правительстве реформаторов-либералов.