«Новая Атлантида». Геополитика Запада на суше и на море - [32]

В общем и целом наша фантазия целиком определяется сушей. По крайней мере, в своем мышлении и языке человек — сын земли. Планету, на которой он обитает, он с большой очевидностью именует «Земля». Когда мы образовываем свои понятия, мы большей частью неосознанно стоим на суше и смотрим на море со стороны земли. Корабль в океане — это «плавающая часть государственной территории», военное судно — это «плавающая крепость». Остров представляется нам территорией, окруженной морем словно рвом. Мы говорим «морские дороги», что является довольно наивным перенесением сухопутных дорог на совершенно иную стихию, совершенно другой элемент, в то время как мы, например, говорим уже не о воздушных дорогах, а о воздушных линиях. Другая возможность — рассматривать сушу и отношения на земле с точки зрения моря — редко осознается нами, хотя именно море покрывает большую часть поверхности нашей планеты. С точки зрения моря не море является частью земли, но земля — это часть моря, и нужно было бы говорить не о картине земли, а о картине моря. Это звучит странно, но может послужить нам в том, чтобы понять возможность, которая стала политической действительностью. Ибо народ может переместить свою общую экзистенцию в стихию моря, породниться с морем.

Англия в период правления королевы Елизаветы таким образом сделала выбор против суши и в пользу моря. Не принятое после долгого лавирования и колебаний решение в пользу католицизма или протестантизма или решение в пользу абсолютизма или парламентаризма, но это в истинном смысле слова элементарное решение в пользу моря является внутренней сердцевиной тогдашнего исторического свершения. Этот процесс нельзя сравнить ни с одним прежним событием всемирной истории, поскольку он был составной частью планетарной революции пространства и пришелся на ту эпоху, когда народы Европы начали извлекать практические выводы из факта вновь открытого мира для нового распределения и нового порядка планеты. Нельзя представлять себе это решение Англии в пользу моря как планомерное действие одного или многих отдельных людей.

Носителями элементарного, стихийного поворота были новые, раскрепощенные из народной силы тогдашних Франции, Голландии и Англии, ринувшиеся на борьбу с католической мировой державой Испанией энергии, которые, в конце концов, все слились в Англии и все достижения которых Англия унаследовала. Деяние осуществили каперы, частные люди, корсары, пираты, морские нищие, флибустьеры и как там еще именуются все эти пестрые образы этой удивительной эпохи. Они были действительно тем, кем себя сами именовали: Privateers (частные, приватные люди), и они действовали приватно, на собственный страх и риск в самом опасном смысле слова. Английское правительство более ста лет по положению дела использовало их, воздавало им почести, наделяло высокими должностями и возводило в рыцарское сословие или же отказывало им в поддержке, арестовывало и вешало их.

В любом случае они были политически чем-то другим, чем опустившийся до простого криминала морской разбойник следующего 18 века, которого еще прославляет лишь ни о чем не подозревающий романтизм. Это те, кто, по словам английского издателя «Истории пиратства», сделали Англию из бедной страны богатой страной, кто подавили самого опасного врага Англии и — что английский автор ясно подчеркивает как самое важное — вывели «расу выносливых и твердых моряков», без которых английская мировая империя не могла бы ни возникнуть, ни устоять. Но важнейший результат их деяний для нас не богатство Англии и ее заокеанской империи, но сущностное изменение английского острова. Он становится теперь не отколовшейся частью европейской суши, а частью мирового океана.

Отныне больше нельзя рассматривать этот остров как часть европейского континента. Он расторгнул свой брак с континентом и заключил новый брак с океаном. Если мне будет позволено так выразиться, теперь он поднимает якорь и отдаляется от берега. Из части земли он становится кораблем или даже рыбой. «Дети льва превратятся в морских рыб», — как говорится в одном средневековом пророчестве; мифический образ огромного кита, Левиафана, становится реальностью, а именно совсем иначе, чем его сконструировал теоретик государства Гоббс в своей книге о Левиафане. Гоббс именует Левиафаном государство. В действительности Англия вследствие своего решения в пользу стихии моря как раз стала не государством. Государство осуществилось на европейском континенте, в то время как море стало свободным от государств, не стало государственной территорией. Море и земля находятся теперь рядом друг с другом как два отдельных мира почти без связей. И страны Европы представляются англичанину только в аспекте моря. Что такое Испания? — спрашивает Эдмунд Берк и дает такой ответ, которого не могла бы изобрести ни одна фантазия континентального европейца: Испания — это выброшенная на побережье Европы рыба-кит.

Последняя последовательность превращения в существо моря — это возможность исхода за океан, точнее, поскольку и «исход» уже является представлением, образованным с точки зрения суши, способность в случае необходимости отплыть в другую часть света. Сегодня эта возможность ощутима. Но эта мысль возникла впервые не в годы войны 1939–1941 в Англии, пусть она конечно только в отчаянии современного положения войны обрела практическое значение и привлекает всеобщий интерес. О возможности просто переместить метрополию и правительство всей империи, говорили уже давно. Почти сто лет тому назад, в 1847 году, Дизраэли — Абраванель 19 века — сказал в своем романе «Танкред»: «Пусть английская королева снарядит большой флот; пусть она возьмет с собой всю свою свиту и все правящее сословие и перенесет свою имперскую резиденцию из Лондона в Дели. Там она найдет огромную готовую империю, первоклассную армию и большие постоянные доходы».