Нова Свинг - [70]

– Тут все провоняло серой, – говорила Элизабет. – Ты не слышишь, как пахнет серой?

И еще сказала:

– Ты когда-нибудь заходил в эти дома, пока бывал здесь? Вик, давай туда зайдем! Мы там можем трахнуться, разве не клево? Разве тебя это не возбуждает?

Он ей объяснил, почему это плохая мысль. Вскоре настроение Элизабет ухудшилось. Она подолгу отмалчивалась, потом отпускала отчаянно горькие реплики, словно в разговоре со своим бывшим.

– Ты разве не понимаешь, – говорила она, – что я не могу разговаривать? Здесь?

Вик не просил ее разговаривать.

– Я сейчас живу ровно такой жизнью, – говорила она, – как и прежде; мне это не нравится, но я такая.

И потом:

– Он не удаляется.

– Куда?

– Вон тот завод. Вик, мы же к нему идем, а он не удаляется.

– Тут так бывает, – сказал он, просто чтобы поддержать разговор.

В конце концов дождь и подступившая тьма выгнали их с улицы. Вику не хотелось заходить в неизвестные места – слишком уж быстро там все могло обернуться кошмаром. Но эта ночь ничем не отличалась от ночи Саудади, а Элизабет продрогла. Она посмотрела на дождь, который словно бы падал прямо сквозь нее потоками света без четкого источника, затем опустила взгляд на свою одежду.

– Я продрогла, Вик, – сказала она удивленно. – Отведи меня домой.

Отчего-то эти слова ему показались наименее человеческими из всех, сказанных ею в тот день.

Куда ни ткни, всюду коты – забиваются по углам, выстраиваются вдоль стен, балансируют на подлокотниках кресел, прижатые друг к другу так тесно, что не пошевельнешься. Вик обрадовался, что их тут так много.

– Это значит, что мы еще недалеко ушли.

Внутри здания, где они расположились на ночлег, не было стен, хотя их прежняя конфигурация угадывалась по кирпичным выступам. Недавно это место затапливало, и выступы были окаймлены грязью – на вид слипшейся в плотную корку, но опадавшей мягкими сотообразными хлопьями мраморного цвета, стоило к ней прикоснуться. В пятнадцати-двадцати футах под полом располагалось помещение вроде отстойника, где с равномерными интервалами спускали воду. Больше никаких звуков, только эхо, и пусто. Элизабет мгновение прислушивалась, затем кивнула, точно примирилась с неизбежным.

– Я помню, как очень медленно падал снег, – сказала она, – снежинками размером с монету. На длинный темный сад. Я помню, как снаружи в снегу были протоптаны тропки. Потом я помню блошиный рынок и мертвую кошку в канаве.

Вику подумалось, что она описывает процесс, последовательность, а не сами воспоминания. Он накинул ей на плечи свою куртку и обнял. Они прижались к стене, подальше от звуков слива. Она коснулась его лица и стала целовать, потом, раздвинув ноги, направила его руку вниз и внутрь.

Позже он спросил:

– Где ты родилась?

Она ответила, как он и ожидал:

– Вик, я не знаю.

* * *

Через месяц с небольшим после того, как сдать Вика Серотонина Полиции Зоны, Толстяк Антуан с Ирэн-Моной сидели в Лонг-баре кафе «Прибой». Антуан был в новом желтом драповом двубортном пиджаке с голограммами на запонках; Ирэн, смеясь, заметила, что в ее компании он всегда из себя звезду изображает; они пили «Бойру Блэк» с чем-то местным – Ирэн прежде такого не пробовала и обозвала «лобковой волосней», хотя Антуан посчитал, что ослышался. Спускался вечер; весь день на Корнише сменяли друг друга солнце и гроза, согревая и захватывая сердце, и, как говорила Ирэн, именно в такие дни позволяешь себе коснуться подлинной красоты равновесия вещей, когда и негатив, и позитив твоей души равно отражены в погоде.

– Это хорошо, Антуан, – сказала она, – что нас жизнь на своих великих качелях раскачивает, но ты не забывай, пожалуйста, что девушке важно все время балансировать на стороне позитива.

Под вывеской «ЖИВАЯ МУЗЫКА ВЕСЬ ВЕЧЕР» понемногу темнело. Двадцать минут назад прибыли музыканты, опрокинули по стаканчику джина и приступили к двадцатиминутному грув-вступлению для некоей Толстушки Энни. Энни, однако ж, предпочла сохранить инкогнито. Саксофонисту предложили исполнить соло, но тот, пожав плечами, отказался. Поиграв немного в четыре руки, они сменили тему и вскоре, с первым взлетом ракеты, улетучились в город; постоянные клиенты осуждающе качали головами и собирали остатки доверия бэнду. Бэнд и слушатели берегли силы для чего-то более важного: извечная причина взаимных недоразумений.

Антуан с Ирэн бессвязно поаплодировали вместе со всеми. Антуан заказал еще выпивки.

– Мне грустно, – сказал он. – Я это признаю.

– И я знаю почему, Антуан, – положила Мона руку ему на плечо. – Не воображай, что я не знаю. Во всяком случае, – добавила она, – надо же как-то вечер убить.

Через двое суток после исчезновения Вика с Поли в Саудади нагрянули подельники де Раада и первым делом прошерстили клуб Поли. После этого в «Семирамиде» стало совсем невесело. Ирэн рассказывала, что работа там еще есть, но без Поли грустно – он ведь всегда уделял девочкам ласковое слово. А эти ребята из ЗВК только и хотят, что вскрыть схроны Поли, но никто им не может сказать, где точно эти норы находятся; интересовали новоприбывших также и перемены в поведении Поли с тех пор, как тот заболел. Они весь день проторчали в офисе, расставив там сверхсветовые маршрутизаторы и нагрузив теневых операторов Поли высококлассными профессиональными программами; они искали чего-то, но не говорили, чего именно, – наверное, и сами не знали. И все бы ладно, жаловалась Ирэн, но им бизнес до лампочки, а Поли, пока не заболел, все время за ним присматривал.