Ностальгия по чужбине. Книга первая - [10]

— Если это так необходимо, то я согласна… — Ингрид притянула к себе голову Витяни и нежно поцеловала его в глаза. — Ради тебя я согласна на все…

— А как ты будешь узнавать меня после пластической операции? Мужчина с чужим лицом…

— Наощупь.

— А я тебя?

— По дыханию.

— Ингрид, скажи, все архитекторы такие неисправимые романтики? Или только соотечественники Ганса-Христиана Андерсена?

— Только те, кто выходят замуж за бывших шпионов.

— Обидеть рыцаря плаща и кинжала может каждый, — улыбнулся Мишин.

— Зато далеко не каждый способен его полюбить.

— Боюсь, дорогая, нам нет никакого смысла уезжать.

— Почему, Виктор?

— Ты, что, действительно не понимаешь?

— Чего я не понимаю?

— Если ОНИ захотят нас найти, то найдут где угодно… Даже в Новой Зеландии. Так что, если суждено, пусть все произойдет здесь. Я уже привык к этому виду из окна…

— Они что, действительно всесильны? — тихо спросила Ингрид.

— Не столько они, сколько те, кто стоят за ними.

— Значит, выхода нет?

— Выход есть всегда, Ингрид.

— Ты как-то нехорошо это сказал, Виктор.

— Проблема не в тебе…

— А в ком? В тебе?

— Видишь ли… — Осторожно освободившись от объятий жены, Мишин потянулся к тумбочке, нащупал коробку «Кента» и, вытянув сигарету, щелкнул зажигалкой. — Пока ты училась на архитектурном отделении и, высунув от старания кончик языка, вычерчивала на кальке пилоны и капители, я с неменьшей старательностью и точностью убивал людей. Самых разных, которых до этого даже в глаза не видел… Просто приводил в исполнение приговоры своего начальства, которое торжественно сообщало перед заданием, что порученное — приказ партии. Представляешь, дорогая, мне это даже нравилось…

— Как нормальному человеку может нравится ЭТО?

— Значит, я был ненормальным, — Мишин глубоко затянулся. — С другой стороны, разве за плохое дело дают ордена, подарки, очередное офицерское звание?.. Понимаешь, Ингрид, когда я возвращался домой, меня встречали как победителя, жали руку, хлопали по плечу… Я, представь себе, даже гордился, что умею убивать лучше, чем любой из моих коллег. О расплате я не думал. Да кто из нас в молодости вообще задумывается над смыслом того, что делает? И вот в момент, когда пришло время платить по счетам — а накопилось их на несколько жизней сразу — я получаю вместо пули в лоб самую прекрасную женщину на свете. Знаешь, я часто спрашиваю себя: а в награду за что, собственно, я ее получаю? Такими как ты, Ингрид, украшают жизнь настоящих праведников, великих альтруистов, гениев, которые, в благодарность Создателю, рождены на свет, чтобы одарить человечество озарениями светлого разума и возвышенных чувств… А потом понял: очевидно, перед тем, как погрузить грешное тело и черную душу раба божьего Виктора Мишина в кипящие котлы ада, Создатель решил открыть глаза мне, убийце, на настоящую любовь к женщине, на нежность, которая растворяет тебя изнутри, на мучительность и сладостность тревоги о самом близком тебе человеке. И послал тебя…

— Замолчи, прошу тебя!

— Не плачь, пожалуйста.

— Я не хочу тебя терять!

— Но мы же вместе, родная… — Витяня загасил сигарету и притянул Ингрид к себе. — И будем вместе, пока живем. Будем сидеть перед этим окном, как Кай и Герда… Стоит ли думать о том времени, когда кого-то из нас не станет? Тем более, рано или поздно это все равно случится…

— Значит, ничего менять не будем?

— Конечно, не будем! — улыбнулся Витяня. — Год мы с тобой прожили? Ну и слава Богу. Глядишь, и еще что-нибудь отломится.

— А может, они про тебя просто забыли, а?

— Конечно, забыли, милая. У них ведь там бардак. Иначе они нам и год спокойно пожить не дали бы…

Витяня лгал, Ингрид знала, что он лжет, да и Мишин понимал, что она это знает. То был молчаливый уговор, семейное соглашение, под которым стояла символическая обоюдная подпись. Оба заставляли себя не думать о том, что ОНИ никогда ничего не забывали. Их учили помнить, и учили на совесть. А потому, в течение последующих шести лет, бывший подполковник КГБ СССР Виктор Мишин ждал — мучительно, скрывая от всех, опустошая себя — когда ЭТО случится…

— Ну, вот мы и пришли, — сказал белобрысый, энергично толкая дверь в какое-то помещение. Оторвавшись от своих мыслей, Мишин боковым зрением уловил на уже полуоткрытой двери два жирно выведенных ноля и выразительный черный треугольник острием вниз, увенчанный черным шаром стилизованной головы. В тысячную долю секунды мускулы спины и ног резко напряглись, но еще на мгновение раньше он даже не ощутил физически — только почувствовал жалящий укол под лопатку. После чего все моментально погрузилось в темноту…

Очнулся Мишин от жуткого рева, словно в самый разгар киносеанса попал на фильм ужаса. Вокруг стоял такой невообразимый грохот, будто где-то совсем рядом гигантские механизмы дробили скальный грунт. Открыв глаза, Мишин обнаружил, что лежит спеленутый, как младенец, и обвязанный ремнями на обычных санитарных носилках. Вокруг вздрагивало серебристо-голое чрево транспортного самолета. Обзор был минимальный, поскольку общий вид загораживали какие-то ящики и брезентовые мешки, да еще пара мужских ног в добротных английских ботинках, купленных явно не на дешевой распродаже. Подняв глаза, Витяня увидел на откидном сидении напротив белобрысого сотрудника службы безопасности аэропорта Каструп. «Датчанин», жуя огромный сандвич с беконом и помидорами, рассматривал спеленутого пленника с неподдельным интересом — без ненависти, открыто и РАССЛАБЛЕННО.