Носорог для Папы Римского - [282]
А разве люди вели себя хоть сколько-нибудь иначе? Их одобрительные слова так и ударяли ей в уши — невероятная смесь кудахтанья, возгласов, разрозненных криков, бессмысленных воплей, всех тех звуков, что порождаются возбуждением. Она находилась в самой гуще этого, испытывала давление тел, все прибывавших и прибывавших. Теперь ей оставалось лишь твердо стоять на ногах, чтобы пути, по которым они следовали, огибали ее. Ей показалось, что она мельком увидела Гбуджо. Его убитое лицо. Люди ручьями истекали из своих хижин и отгороженных участков. Она слышала стук молотков, удары топоров, вонзающихся в деревья. Да, думала она, стоит отправить их в лес, если так предписывает Эзе Нри. Посреди реки нди-мили-нну спешным порядком сворачивали свои биваки. Остров уменьшается и скоро будет затоплен: янгби уже шло вниз по реке, и та вскоре снова поднимется. Нри теснее сгрудились вокруг нее. Намоке где-то там, ближе к переднему краю, подумала она. Охотники давно отправились в путь. Шум, все более сильный шум назойливо стучал по ее черепу, пока тот не зазвенел, пока все это неистовство не прошибло ее до костей. Они были почти готовы. Времени больше не оставалось. Она отдалась всему этому гаму и грохоту — пусть колотит, лишь бы быстрее управиться.
Затем в полет ринулся огромный рой: сперва — отдаленное жужжание, миллион звуков, перепуганных между собой. Она не могла выделить ничьего в отдельности голоса из этого нарастающего рева, из огромной волны понуканий и призывов: быстрее, быстрее, быстрее…
Жди, сказала она себе.
Эзоду топчется на наших могилах…
Она не обращала внимания на их сетования, просеивая массу голосов, которые теперь обрушивались на нее, и каждый старался перекрыть все остальные.
— Нри! — воззвал голос, который мог принадлежать Намоке.
Они отправлялись. Нри, эхом откликнулась она, и тотчас отозвались духи: Нрруррри-и-и-и-и-и… Издевательский смех вознесся над их причитаниями: Хе, хе, хе… Она знала, кто это был. Эри — вот уж кто ничем бы себя не выдал, и ему одному ни до чего не было дела. Они были твоими сыновьями, подумала она. Смех стих. Ноги повели ее сами. Кое-где виднелись факелы. Слишком много было там голосов, слишком много поколений, и чем дальше уходила она, тем гуще все это становилось и сильнее наваливалось на нее: иловая стена, сквозь которую она не могла пробиться. Она не могла найти, кого искала.
Дочка?
Голос был далеким, но отчетливым и не смешивался с остальными. Она могла последовать за ним — одинокое насекомое с перышком, приклеенным к спинке каплей смолы. Она могла бежать за ним. преследовать его, пока он не предпочтет остановиться.
Она погналась, а люди вокруг нее словно увлекали ее за собой, приближаясь к ней и не сводя с нее глаз, меж тем как она уносилась, мчалась за своей игривой добычей. Она знала, что окружающие ничего этого не видят. Все звуки, издаваемые людским роем, сделались для нее едва слышным лепетом. Она удалялась все дальше, или погружалась все глубже, или тянулась назад и чувствовала, что сама вся растягивается в своем преследовании, а тот ускользал от нее с такой легкостью, что, казалось, это не она гонится, а ее уводят или даже утаскивают прочь. Люди вокруг нее находились так близко, что она ощущала тепло их тел. Они будут обступать ее со всех сторон по пути из Оничи в Нри: деревушка у реки, затем лесные тропы. Потом склон, ведущий в их деревню. Плантации нри и русло ручья. Они окажутся перед куском пыльной, лишенной растительности земли, перед дверью, настолько тяжелой, что никто из людей не в состоянии ее открыть, перед изгородью, которая уходит все дальше, и дальше, и дальше… Комнаты Эзе Нри. Там она их покинет. Она — Эзе Ада, и все эти имена ей знакомы, все места известны. Однако внутри себя она сейчас находилась так далеко, что боялась: ей никогда не удастся вернуться. Что, если она не найдет дороги обратно? И тогда голос звучал снова, тот голос, за которым она гналась, звучал теперь холоднее, чем прежде.
Слишком поздно…
Мальчик набрал полный калабаш древесных углей из кучи во дворе, затем принес его старику, который что-то проворчал и стал пригоршнями подсыпать топливо в огонь — побольше туда, где пламя полыхало ярко, и поменьше туда, где угли еще не занялись.
— Огонь должен гореть равномерно, — сказал старик, разбрасывая последние несколько кусочков над крохотным языком пламени, лишь мгновение назад искоркой пробившимся к жизни. — Равномерно вот так, — он провел ладонью горизонтально, — и вот этак. — Он стал рассекать ладонью воздух на ломти, тоже горизонтальные, всякий раз опуская руку чуть ниже. — Огонь надо готовить медленно. Слоями, как глину. Когда тебе нужно больше жару, убираешь один слой, и вот он тебе, жар. Это просто.
Мальчик кивнул. Таскать уголь он начал незадолго до полудня. Сжигание древесного угля, решил он, очень похоже на его приготовление. Пока не было ни единого признака, что они занимаются чем-то еще, кроме подготовки костра. Никакого указания на то, что им наконец предстоит заняться литьем.
— Прекрати кивать. Стоишь здесь, словно твоя матушка, когда варит ямс, и ни слова не понимаешь из того, что я тебе говорю. Все должно быть равномерно. Надо все делать так же. Горячая глина и холодная или бронза расплавленная и застывшая. Разные вещи друг друга не любят и трескаются при встрече. Нельзя же, чтобы Эзе Нри треснул, а? — Старик мельком глянул на форму, стоявшую на скамье рядом с короткими металлическими штырями, и мальчик подавил ухмылку: чаши, прикрепленные к ее верхушке, по-прежнему напоминали уши. — Если бронза расколется, железные кольца ничем не помогут. Они держат только форму…
